— Конечно, буду, — подтвердила я, привычным жестом взъерошив его светлые локоны и оставив по паре крепких поцелуев на его гладких мальчишеских щеках. — Ты всегда в моем сердце, а я в твоем, так?
Он расстроенно кивнул, сейчас менее всего похожий на взрослого, каким иногда пытался притворяться, и я даже пожалела, что у меня в кармане не завалялось какого-нибудь леденца или тянучки, чтобы всучить ему на прощание. Понятия не имею, откуда у меня вообще взялся этот порыв, но почему-то мне казалось, что это сделало бы наше расставание менее горьким.
— Есть у тебя эта раздражающая привычка, — отметил Йон, когда я в третий или четвертый раз обернулась, чтобы помахать стоявшему на тротуаре у Дома Медвежонку рукой.
— Какая? — немного смутилась я, отчего-то решив, что речь пойдет о моей излишней сентиментальности.
— Привязывать к себе окружающих. Тебя очень просто полюбить, Хана Росс, а потом и вовсе — подсесть на тебя, как на шоколад или крабовые чипсы, — проговорил он, качнув головой и легонько сжав мою руку, которую привычно держал в своей. — И вот наступает такой момент в жизни, когда вдруг осознаешь, что без тебя все становится каким-то… не таким. Более сложным, серым и скверным. И пресным, если уж проводить аналогии с едой.
— Ты меня смущаешь, — пробормотала я, как всегда краснея и отводя взгляд. — Не такая уж я и хорошая, ты преувеличиваешь.
— А я что, сказал, что ты хорошая? — тут же парировал Йон. — И в мыслях не было. Я просто сказал, что ты умеешь нравиться другим и создавать иллюзию того, что без тебя им становится хуже.
— Значит только лишь иллюзию? — уцепилась за его слова я, почти не всерьез размышляя, стоит ли на такое обижаться.
— Все могут прожить без всех, — уверенно кивнул он, а потом, уже тише, добавил куда-то в сторону: — Как будто я собираюсь делиться своим шоколадом со всеми подряд. Пусть свой себе ищут.
Мои губы, почти помимо моей воли, растянулись в широкую довольную улыбку, и я, потянувшись к нему, на кошачий манер потерлась головой о его плечо.
— Если я шоколад, то ты — мята, — проурчала я. — И вместе мы создаем самое странное, неповторимое и незабываемое сочетание, разве не так?
Он не ответил, но мне и не нужны были слова, чтобы читать все по его лицу и глазам. Моя грусть от расставания с Медвежонком утихла, и я снова смотрела в будущее с оптимизмом и нетерпеливым любопытством, которое с детства закипало во мне в предчувствии новых путешествий.
Лето всегда было временем дорог. Просыпаясь в первый день самых длинных каникул, я точно знала, что не проведу в четырех стенах больше времени, чем будет жизненно необходимо. Мы с моим братом, тогда еще не обремененные тяжестью грядущего расставания, уходили из дома сразу после завтрака, прихватив с собой поистаскавшиеся за год школьные рюкзаки, теперь хранившие в себе не учебники и тетради, а свертки с бутербродами, вареные яйца, безбожно крошащееся печенье и бутылку с водой. Наш дом находился почти на самой окраине нашего небольшого городка, с одной стороны, словно подступающим морем, окаченный темно-зеленой волной хвойного леса. Его опушка была нам хорошо знакома, изучена вдоль и поперек, наполнена не видимыми стороннему глазу тропами, сигнальными деревьями и тайниками, где мы хранили наши сокровища — огромную кедровую шишку, радужное перо от невиданной птицы, засушенный букетик диких цветов, россыпь стеклянных бусин и подвесок от старой бабушкиной люстры, вкладыши из-под жвачки, круглые картонные фишки с изображениями чудо-монстриков из мультфильма, карманные календарики с котятами, маленькие игрушки из шоколадных яиц, продававшихся в киоске на пути в школу, старые фотографии молодых родителей и много чего еще, что в те годы казалось чем-то невероятно ценным, уникальным и требующим самой тщательной сортировки и хранения.
У нас даже был свой собственный штаб, который мы обустроили под двумя накренившимися соснами. Углубив и утрамбовав землю между ними при помощи лопат, мы натянули поверх высохших стволов кусок брезента и закрепили его с одной стороны с помощью колышков и веревки. Внутри было не так много места, но двое детей легко могли там поместиться вместе со своими рюкзаками. Особенно здорово было сидеть в штабе во время дождя, слушать, как тяжелые капли барабанят по брезенту над нашими головами, и говорить взахлеб обо всем на свете. Помню, брату всегда нравилось воображать, каким крутым альфой он будет, когда вырастет. Он собирался стать археологом, как персонаж его любимой серии фильмов, и разыскивать старые гробницы с опасными ловушками и несметными сокровищами. Хвастался, что станет безумно богатым и знаменитым и что выберет себе в жены самую красивую омегу в мире. Я ему поддакивала, с удовольствием додумывая детали его захватывающего будущего, на которые не хватало его собственного воображения.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Брат всегда был лидером в наших детских затеях и играх, и именно ему изначально принадлежала идея создать наш штаб. Порой, когда я задумывалась об этом всерьез, то не могла не задаваться так и напрашивающимся вопросом — неужели все это в нем, его амбициозность, уверенность в себе, его безграничные смелые идеи и желание воплощать их в жизнь — могло так просто исчезнуть после того, как он понял, что родился человеком? Разве наличие или отсутствие особенного запаха определяло нашу сущность и нашу судьбу? Будучи бестией, я прожила почти тридцать лет, не достигнув вообще ничего и только совершая одну за другой новые ошибки, и мне никогда не хотелось того, о чем в свое время так пылко и горячо мечтал мой брат. А он… Он очень изменился после того, как осознал, что никогда не станет альфой. Стал более замкнутым, угрюмым, даже агрессивным. Вел себя так, будто его обманули и подставили, будто кто-то обещал ему одну жизнь, а взамен подсунул другую. А я… я в те годы была слишком сосредоточена на самой себе и новом, волнующем, только-только открывавшемся для меня мире собственной сексуальности, желаний и порывов, чтобы понять его и стать для него опорой. Впрочем, думаю, что он бы в любом случае не позволил мне это. Ведь, став тем, кем он так и не смог стать, я предала его — почему-то именно так это выглядело с его стороны и он даже говорил мне об этом однажды, когда выпил лишнего. Я была «всего лишь бесполезной девчонкой», а он-то мог стать кем-то значимым! Словно это я своими руками забрала его будущее себе. Что и говорить, мы оба были подростками, а нашей матери, которая к тому времени слишком глубоко погрузилась в собственную трагедию брошенной жены, не было никакого дела до наших склок и конфликтов.
Я думала об этом все то время, пока мы с Йоном ехали в метро, сняв тяжелые рюкзаки и поставив их себе на ноги. Мое детство — по крайней мере, какую-то его часть — можно было назвать по-настоящему счастливым, и я бы многое отдала, чтобы иметь возможность разделить его с моим альфой. Аккуратно вырезать из его памяти эпизоды с обколотой матерью и погибшей сестрой, а вместо этого подарить ему воспоминания о лесе, стуке дождевых капель по брезенту и историях о далеких странах и сокровищах, что ждут своего часа под сводами еще не найденных гробниц.
Когда объявили нашу остановку, альфа, взяв рюкзак за верхнюю ручку, двинулся к выходу из вагона. Аккуратно протискиваясь сквозь толпу, он даже коротко извинился перед кем-то, когда случайно зацепил его пакет своей сумкой.
— А ты изменился, — с улыбкой качнув головой, заметила я, когда мы вышли наружу.
— В смысле? — не понял Йон, снова надевая рюкзак на плечи и поправляя сбившуюся в складки на плечах ткань футболки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Да так, — загадочно отозвалась я, помогая ему с этим делом и окидывая его коротким изучающим взглядом, чтобы убедиться, что все в порядке.
Кажется, он так и не понял, что я имела в виду, а я впервые осознала, что не только он влиял на меня, делая смелее, увереннее и приучая любить себя, но и я каким-то образом исподволь меняла его. Да, он все еще был тем же упертым твердолобым альфой, не всегда способным контролировать свои порывы, но остро заточенные грани его крутого нрава перестали царапать так агрессивно — и уже не только меня одну. Эта мысль отчего-то совершенно захватила и по-особенному взволновала меня.