class="v"> волшебству в раковине кого разбудили – и
одна лежала лицом вниз рядом со стопкой
газет кровоточила
двенадцать остались на столе пресыщенные
словно распустившись что станется
с грядущими потрясениями почки времени
подкидная доска стать чем-то словно в большом
расцвете
я вспоминаю песню одного негра которая
сдирала всю кожу словно ненависть с
нашего тела, вспоминаю голос в золотой
ржавчине безумный насос где вода была
мягкой как дети и нож воздуха твёрд как
солнце
вспоминаю что день начался, этот день, когда
вчерашнее платье заперто в шкафу,
телефонная книга завалилась под кровать
а карта этого миллионного города не
нужна чтобы снова и снова тщетно
пытаться наладить связь
этот день, который держит беспокойную ночь
в своих руках как сморщенную ягоду,
скомканный диск телефона, ты мне не
нужен больше, эти ноль ноль пять пять
только чтобы услышать какой-то голос а
какой голос, время, без иллюзий
по-проповеднически 1.45.16 «бип» опять
и опять 2–3–4 какой-то «бип» и сон
этот день зажги факел и протяни его ему
который скован растопи его страх который
мой с доверием, подбрось хлеб высоко
вверх, пусть он летит вокруг Земли и
падает как манна на чужих, крылатый хлеб
(сломанные крылья) здесь – не ты ли это да
кричи и насыть нас своим доверием
о видение зёрен, дай им зёрен хлеба хлеба, о
грядущие потрясения удались
пресыщенный хлебом хлебом, обдери с
нас слой за слоем мех, безумные
украшения и книги, я о бумаге, это
сплошное производство бумаги, этот
бесформенный уродливый ребёнок
который кричит всё больше и больше
своими массами столетий – обдери с нас
слой за слоем странствия сознания всё
дальше и дальше но всё более узкими
кругами – обдери с этих стихов всё —
провей их, размели их, мука́, хлеб, доверие
эти стихи – почему я не остановлюсь, ты
стоишь рядом со мной умоляющая улыбка,
не понимаю во всем этом ни бе ни ме – мои
стихи которых никогда не увидишь бе ме —
о европейские времена «бип-бип», пока
поёт негр, улыбки улыбки улыбки
Эти стихи этот день ты останавливаешь
стихи, останавливаешь день, эти стихи
придвигаются поближе, чаячьи крылья, да
это здесь, с кем я говорю – восстал ли ты
уже из пепла мой любимый, я ведь уже
сварила кофе
эти слова что мы произносим, осторожно, ещё
немного золотой ржавчины которая не
теряет ценность, ещё длинные стебли в
воде где сосёт под ложечкой, отверстие,
никогда не закроется доверие
так приходишь ли ты и прихожу ли я, спиной
к похмелью всего минувшего, стучат в
теле уродливые сердца, заполняют
грудную клетку, живот, шишку на спине,
как слишком далеко идущие последствия —
перемели́ это, сердце! наслаждайся
дымящимся хлебом, в течение дня, пока
двенадцать астр и грядущее удивления
встреча всегда сначала
III
Я не знаю, что это. Я не могу тебе сказать, что
это. У меня нет ясного представления; так
же, как и со словами, и уже неясно, что они
такое.
Внутри мира. Единожды потерявшись в траве
и всегда счастливо ползая. На одну секунду
потеряв связь со злобой и всегда с
мыслью о какой-то грядущей секундочке.
Просто полюби деревья. Они распускаются,
складываются, закрываются, стоят
приоткрытые. У них древесная жизнь, в
среднем более длинная. Деревья ещё и
красивы.
Просто полюби море и небо и землю.
Текущее, возвышающее, несущее.
Долгоживущее и всё то, что движется
вместе, внутри, снаружи; уже неясно, что
это.
Но это внутри мира. Мы поднялись где-то
и зашагали. Мы прижимаемся к дереву,
чтобы вспомнить траву. Мы прижимаемся
друг к другу, чтобы вспомнить дерево.
Шаг за шагом идём всё дальше, пытаемся
вспомнить тело, прижимаемся к ветру и
пространству и пытаемся увидеть, что они
такое.
Но это уже неясно. Мы внутри мира. Трава,
дерево, тело. Море, небо, земля – просто
полюби всё это. Ничего не произошло. Но
есть молчание. Есть ложь. Я не могу тебе
сказать, что это.
Время, вежливо крадучись, обступает. Улицы
расцветают. Дома машут ветвями, как
пальмы. Чайки кружат вокруг
праздничного флагштока. Все в неистовом
излиянии, как цветные платья на
туристской лодке. У меня нет
никакого ясного понятия. Но я отважно
говорю здравствуй и прощай или возлагаю венки.
Любимый – ибо есть такое слово – ложь есть.
Есть запертая дверь. Я её вижу. Она серая.
У неё чёрная ручка, которую можно
пожать: привет или прощай. У неё чёрная
окоченелая ручка, которая сейчас
совершенно спокойна. Дверь не ложь. Я
сижу, уставившись на неё. И это не ложь.
Я не могу тебе сказать, что это.
IV
Как мы раньше прикасались друг к другу,
так теперь мы прикасались к смерти
как каждый со своей стороны двери когда мы
её тянули каждый к себе так мы держались
за смерть
держались друг за друга до последнего,
закрыто, запрет на доставку боли
пока дверь не ослабила свою хватку, снова
была открыта и мы вышли наружу
Я боюсь этой лжи которая есть
последовательность слова за словом, чьё
завершение где-то там, и что с того?
этой лжи по которой мы ступаем пальцами
листков, волосами кукурузного початка и
дыханием цветов, руки как лилии и тела
как раскачивающаяся берёза и всем что
есть прекрасного в мире и что вдруг увяло
этой лжи по которой мы вновь ступаем с
определённостью лжи, смейтесь малые
дети как косой по початкам и растите
затем баловнями молодых и старых и
бейте в свои маленькие ладоши до
изнеможения