Читать интересную книгу Сталин против Гитлера: поэт против художника - Сергей Кормилицын

Енукидзе Авель Сафронович (1877–1937), политический и государственный деятель. С 1918 – секретарь Президиума ВЦИК, в 1922–1935 годах – секретарь Президиума ЦИК СССР. Член Центральной контрольной комиссии большевистской партии с 1924 года (член Президиума с 1927). Репрессирован.

При непосредственнейшем участии Иосифа Джугашвили тифлисские социал-демократы стали постепенно менять тактику деятельности не то чтобы сворачивая просветительскую деятельность, но подчас жертвуя ею ради отдельных, более наглядных, показательных акций.

Начались забастовки, появились самопечатные листовки с призывами к стачкам. Правда, и забастовки по первости чаще всего заканчивались арестом участников, и типографию, где буквально на колене лепили листовки, собирая шрифт в матрицу из папиросных коробок и используя вместо типографской краски сложный самодельный состав на желатине, буквально гоняли по всему городу, благо оборудование – один-единственный винтовой пресс и мешок шрифта – можно было эвакуировать довольно быстро. Но революционеры набирались опыта, и когда в 1900-м в Тифлисе заработала местная ячейка РСДРП, Джугашвили сотоварищи обладали, как теперь сказали бы, уникальным опытом. Собственно, именно благодаря его опыту он и выдвинулся в руководство местного комитета партии. Кстати, именно тогда прозвучал в первый раз псевдоним «Сталин». Впрочем, на ту пору это было не более чем «проходное» имя, одно среди прочих – Давид, Нижерадзе, Чижиков. Сам Джугашвили предпочитал партийную кличку «Коба» – волшебник.

Версия

Что означало имя Коба?[30]

Как бы мы ни трактовали это слово, какие бы версии ни принимали за подлинные, как ни странно, мы приходим всегда к выводу, что этот псевдоним имел для молодого Джугашвили символический смысл. И весьма глубоко символический.

Если исходить из того, что Коба (Кобе, Кова, Кобь) взято из церковно-славянского языка, то оно означает волховство, предзнаменование авгура, волхва, предсказателя, что весьма близко к предыдущему сталинскому псевдониму К. Като, но в более широком и более обобщенном смысле.

Если же исходить из того, что это слово грузинское и означает имя, то Коба – это грузинский эквивалент имени персидского царя Кобадеса, сыгравшего большую роль в раннесредневековой истории Грузии.

Царь Коба покорил Восточную Грузию, при нем была перенесена столица Грузии из Мцхета в Тбилиси (конец V века).

Но Коба не просто царь из династии Сассанидов, он – по отзыву византийского историка Феофана – великий волшебник. Обязанный в свое время своим престолом магам из раннекоммунистической секты, проповедовавшей равный раздел всех имуществ, Коба приблизил сектантов к управлению, чем вызвал ужас у высших классов, решившихся составить против Кобы заговор и свергших его с престола. Но посаженного в тюрьму царя-коммуниста освободила преданная ему женщина, и он вновь вернул себе трон. Эти подробности биографии царя Кобы кое в чем (коммунистические идеалы, тюрьма, помощь женщины в побеге, триумфальное возвращение на трон) совпадали с фактами биографии Сталина. Более того, они продолжали совпадать и тогда, когда Сталин расстался с этим псевдонимом, ибо в 1904–1907 годах Сталин не мог, конечно, предвидеть 1936–1938 года, но он знал, что его двойник царь Коба в 529 году (за два года до смерти) зверски расправился со всеми своими бывшими союзниками – коммунистами-маздакитами.

Некоторые иностранные биографы Сталина (а вслед за ними и подражающие им отечественные), опираясь на указания некоторых своих поверхностных грузинских информаторов, считают, что псевдоним «Коба» Сталин заимствовал, якобы, от имени героя одного из романов грузинского классика А. Казбеги – «Отцеубийца», которого также звали Кобой и который предстает в романе как абрек-горец, ведущий борьбу за независимость своей родины. Однако следует иметь в виду, что у самого А. Казбеги имя Коба – вторично, взято оно от Кобы-царя, после которого оно и приобрело распространение в Грузии. Но важно отметить и то, что Сталину не мог импонировать образ одиночки-абрека, поскольку образ коммуниста-царя Кобы был и исторически значительнее, и символически неизмеримо ближе всему мировоззрению Сталина. Кроме того, в политических статьях и выступлениях Сталина в период 1902–1907 годах мы находим явные следы его знакомства с персидской историей эпохи Сассанидов. Одно из них – систематическое и излюбленное Сталиным употребление термина «сатрапы» для обозначения царских чиновников в России.

Для грузин это было не только общепонятным, но и многоговорящим термином, совмещающим весьма емко и образно понятия национальной и классовой борьбы одновременно. Нет никакого сомнения, что исторический прототип, послуживший основой для псевдонима Коба, то есть царь-коммунист Кобадес, импонировал Сталину как государственная и политически сильная, значительная личность и, кроме того, обладал в своей биографии чертами, поразительно сходными с биографией и психологией самого Сталина.

Однако Коба как псевдоним был удобен только на Кавказе. Вот почему как только Иосиф Джугашвили оказался теснее связан с русскими партийными организациями, как только он «пообтерся» в русских тюрьмах и сибирской ссылке, как только он стал вести работу в таких сугубо русацких регионах, как Вологодская губерния и Петербург, перед ним возник вопрос о смене слишком грузинского псевдонима Коба на какой-нибудь иной, звучащий по-русски и имеющий смысл для русских людей./…/

Он работал в революционном движении уже почти 15 лет, за это время он сменил и использовал два десятка разных псевдонимов. Из них лишь один – Коба – хорошо привился и обладал смыслом, целиком удовлетворявшим Сталина. Но он не мог быть сохранен далее из-за перемены Сталиным поля своей деятельности, из-за выхода его деятельности за пределы партийных организаций Закавказья, за пределы привычного региона.

Таким образом, вопрос о выборе нового псевдонима (наряду с Кобой или вместо Кобы) встает перед Сталиным не ранее осени 1911 года и связан целиком с новыми перспективами его партийной работы.

И его соратники по партии не раз убеждались в том, что кличка ему соответствует: если нужно было что-то организовать, буквально достать «из ничего», Коба и правда был волшебником – ему отлично удавалось общаться с людьми, добиваясь от них того, что ему было нужно. Памятуя об этом его таланте, тифлисский комитет дал ему специальное задание – «окучить» промышленный город Батум. Дело в том, что влияние РСДРП там ограничивалось несколькими стихийно возникшими просветительскими марксистскими кружками. А мечталось о серьезной, влиятельной организации, способной координировать всю забастовочную деятельность в крупном промышленном центре. Джугашвили для этой цели подходил более всего. Во-первых, местный, а значит, априори вызывающий меньше подозрений, во-вторых, умеющий добиваться практически всего и от всех и, в-третьих, стопроцентно проверенный и свой. Да к тому же тифлисские эсдэки не смогли удержаться от искушения устроить весной 1901 года первомайскую демонстрацию, продемонстрировав местным властям свое нарастающее влияние. Власти же, разумеется, ответили серьезным расследованием и арестами. Это был, пожалуй, первый раз, когда за социал-демократов Тифлиса взялись настолько всерьез. Поэтому отъезд Джугашвили, которым партия к тому времени уже дорожила как весьма ценным кадром, в Батум был делом решенным.

Честно говоря, я не знаю точно, был ли примененный Иосифом в Батуми принцип формирования организации на ту пору в ходу у эсдэков или он его вычитал в какой-нибудь книжке про масонов, но сегодня идея, легшая в основу формирования батумской организации, считается классикой шпионской деятельности и… сетевого маркетинга. Выступив на собрании одного из кружков, состоявшего из семи человек, тифлисский посланец дал задание каждому из членов кружка донести содержание беседы до семи соратников, дав при этом каждому из них задание найти следующую семерку. Как бы там ни было, но дебют в качестве МММ-щика Джугашвили более чем удался: в Батуме появилась собственная организация, началась активная работа. Снова заработала типографийка – такого же примерно плана, что и в Тифлисе, – примитивная, но от того не менее эффективная: можно было использовать как инструмент влияния самопечатные листовки – на русском, армянском, грузинском. А еще загремела по всем промышленным центрам Кавказа газета «Пролетариатис брдзола» – «Пролетарская борьба», местный вариант «Искры» – то же самое, практически, только, как говорится, труба пониже да дым пожиже. И, разумеется, начались забастовки и стачки. Причем достаточно серьезные, чтобы по-настоящему испугать хозяев батумских предприятий.

Надо сказать, что Россия на ту пору была, конечно, уже вполне промышленной державой, но еще слишком молодой, чтобы обладать соответствующим опытом взаимодействия рабочих и работодателей. Это в Великобритании, с ее притиркой интересов, продлившейся несколько веков, начиная с огораживаний, восстаний луддитов и диггеров, к началу XX века все было относительно мирно – понимающие свою выгоду от сотрудничества с рабочими заводчики, высочайшей волей благословленные профсоюзы – тред-юнионы, худо или бедно, но действующие социальные законы. Или в Германии, где социал-демократы порой оказывались без работы, настолько основательно соблюдало интересы граждан правительство, насаждающее сверху понятия пенсионного возраста, гарантированного отпуска, техники безопасности на предприятии и страхования жизни и здоровья работников. А Россия вылезла из своего чисто крестьянского прошлого только, буквально, позавчера. И еще совсем недавно самым крупным предприятием на российских просторах была мануфактура, где работали бесправные крепостные. И вдруг – промышленное развитие! Владельцам предприятий зачастую просто в голову не приходило, что они должны что-то делать для рабочих. Нет, не по злобе, просто вследствие инерции мышления. Ведь они – хозяева, или как?! Поэтому забастовки были для них чем-то вроде пресловутого грома с ясного неба. Как!? Эти работяги еще чего-то требуют?! А теперь помножьте описанную ситуацию на восточный менталитет, на горскую горячность – и вы получите взрывоопасную смесь, готовую в любой момент разразиться кровопролитнейшим конфликтом. Так в конце концов и произошло: очередная стачка в Батуме закончилась арестом зачинщиков, а демонстрация в поддержку арестованных – взломом пересыльной тюрьмы, освобождением узников и. стрельбой по живым мишеням. Охрана тюрьмы открыла огонь (а что еще оставалось делать бедолагам-солдатам, давшим присягу и выполняющим приказ?), пролилась кровь, и дело уже было на тормозах не спустить. Началось расследование, массовые аресты, полиция моментально напала на след тифлисского гостя, и уже совсем скоро, в апреле 1902-го, он грел нары в той самой тюрьме, к которой несколько дней назад привел демонстрацию.