будет совершенно новая глава в романе, который она мысленно сочиняет, но пребывала в смятении оттого, что, судя по всему, более не контролирует основную сюжетную линию и пока что понятия не имеет, что произойдет дальше. Вера, что наши маленькие жизни будут продолжаться так же, как всегда, — одна из последних иллюзий детства, и, покидая Ла-Борн-Бланш, Рене навсегда покидала свое детство.
Одна только графиня покинула Ла-Борн-Бланш без больших сожалений и теплых воспоминаний. Жизнь в Орри-ла-Виле всегда казалась ей крайне ограниченной и неинтересной. То был мужской мир: с лошадьми, охотой и управлением поместьем, и всем этим занимался ее муж. Мало того что у графа были любовницы, вдобавок он часто ездил в Париж, где ужинал и куролесил с друзьями, тогда как она сидела дома в маленьком замке и ей было совершенно ничего делать, кроме как ждать ежегодного визита любовника, виконта. Графине не терпелось очутиться в большом городе с его роскошными магазинами, театрами и оперой. А вот переезд в совершенно неведомый Египет вызывал у нее куда меньше энтузиазма.
Весть о скором отъезде де Фонтарсов и о продаже Ла-Борн-Бланша быстро достигла ушей прислуги. Старик Ригобер поверил, только когда однажды утром пришли какие-то люди и увели лошадей на железнодорожную станцию в городке. Там их погрузили в специальные вагоны и отправили на новое место, в Нейи, где виконт поместил их в конюшне одного из своих друзей.
Рене тем утром спустилась в конюшню проводить лошадей, а потом нашла Ригобера, он бродил по опустевшим денникам, все еще полным запахов сена, навоза и конского пота.
— Я ходил здесь за лошадьми больше пяти десятков лет, мадемуазель Рене, — сказал старик, и его тихий голос эхом прокатился по странно гулкой конюшне. — Мне кажется, все это время тут никогда не бывало совершенно пусто. Даже в сезон охоты одна из моих упряжек всегда стояла здесь, ну и еще несколько лошадей. А теперь вот их нет… всех увели.
— Может, ты поедешь с нами в Египет, Ригобер, — с надеждой сказала Рене. — У дяди Габриеля там, наверно, есть лошади?
— Ну конечно, он держит лошадей, — кивнул Ригобер. — И за ними, понятное дело, ходит египетский конюх. Нет, мадемуазель, я прожил в этом городке всю жизнь, здесь и умру.
— После продажи поместья новые владельцы наверняка привезут своих лошадей, — предположила Рене. — И наймут тебя присматривать за ними, Ригобер.
— Что вы, мадемуазель Рене, они наверняка приедут с собственными слугами, — возразил старик. — Но это не имеет значения. Ведь я помню всех лошадей, что последние полвека стояли в этих денниках. Память об этих лошадях составит мне компанию до конца моих дней.
Ранним утром в день отъезда виконт спустился в конюшню повидать Ригобера по каким-то последним делам. Судомойка Анжелика стояла у подножия каменной лестницы, ведущей наверх, в ее комнатушку над конюшней.
— Господин виконт, — прошептала девушка. — Можно вас на два слова?
— Да, что у тебя, Анжелика? — нетерпеливо спросил виконт.
— Дело очень срочное, господин виконт, — отвечала девушка.
— Какое именно? Выкладывай, и побыстрее. У меня еще масса дел.
— Да, господин виконт, я понимаю, — дрожащим голосом сказала девушка. — И простите, что я вас задерживаю. Но видите ли… видите ли… мне надо кое-что вам рассказать… — Анжелика заплакала.
— Выкладывай, — сказал виконт. — У меня нет времени.
— Я в ужасном положении, сударь, — всхлипнула она. — Я жду ребенка. — И, словно в напоминание, она бросила взгляд на верхушку лестницы. — Вашего ребенка, господин виконт.
— Весьма бедственная для тебя ситуация, — сказал виконт, — и я очень тебе сочувствую. Однако я совершенно уверен, что ребенок не мой.
— Ну как же, сударь, конечно, ваш, — возразила девушка. — Вы были единственный. Первый и единственный.
— Нет, это совершенно невозможно, — ответил виконт. — Видишь ли, у меня не может быть детей. По этой причине у нас женой и нет собственных отпрысков. А теперь мне в самом деле надо поговорить с Ригобером. До свидания, мадемуазель. Желаю удачи!
Беспомощно заливаясь слезами, Анжелика протянула руку, будто желая удержать его, но виконт уже отвернулся. И не оглядываясь, поспешил прочь.
Позднее в то утро, когда семейство уже собиралось сесть в карету, чтобы отправиться на станцию, старуха Тата, горько рыдая, выбежала из кухни, обняла Рене и прижала голову девочки к своей пышной груди.
— Мадемуазель Рене! — сквозь слезы воскликнула она. — Не забывайте старых слуг, которые любили вас с самого рождения. Пишите нам хоть изредка. И приезжайте когда-нибудь навестить нас, если сможете.
Рене тоже расплакалась в объятиях Тата, и здесь, на этом месте, в этот миг кончилось ее детство.
Муж Тата, Адриан, погрузил оставшиеся чемоданы на крышу кареты, а потом оба они, вместе с консьержкой Матильдой, стояли во дворе, утирая слезы и махая вслед, когда семейство в последний раз выехало из Ла-Борн-Бланша; слуги хранили верность до конца, хоть и брошенные на произвол неопределенной судьбы.
Место не потеряла только мисс Хейз, она поедет с семейством в Париж, а затем в Египет, ведь, что ни говори, девочке нужна гувернантка.
Париж, Франция
Октябрь 1913 г
1
Хотя и вынужденные жить чуть скромнее, в разряд бедняков де Фонтарсы все же никак не попадали. Апартаменты в Париже — помещавшиеся на Елисейских Полях в доме № 29 и оттого прозванные «29-й» — занимали четыре этажа и состояли из восьми господских комнат с тремя ванными, а также из четырех комнат для прислуги. В нижнем этаже располагались два гаража. Виконт подумал обо всем, в частности, пригласил известного парижского декоратора Андре Карлиана, поручив ему отделать и обставить дом в стиле Людовика XVI, с камчатными шторами яркого лимонно-желтого цвета, столь любимого графиней.
Кроме того, Габриель нанял унылого английского дворецкого по имени мистер Браун, надзиравшего за слугами-суданцами. Члены семьи затруднялись с уверенностью сказать, сколько в доме слуг, ведь одеты все они были одинаково, в традиционные длинные рубахи и тюрбаны, и выполняли распоряжения с одним и тем же напряженным выражением почтительного внимания на лице, никогда не заглядывая в глаза, как и надлежит хорошо обученным слугам. На Рене эти суданцы с их подобострастными поклонами и расшаркиваниями наводили тоску, и она еще больше скучала по веселому, чудаковатому персоналу Ла-Борна, те хотя и были слугами, но притом оставались личностями. Дом Рене тоже не нравился, в нем царила какая-то мрачная, безликая атмосфера, желтые шторы матери и те не могли ее развеять.
Обескураженный провинциальностью гардероба графини и племянницы, виконт водил их за покупками к лучшим парижским кутюрье. Вкусы у Габриеля и графини не