— И все-таки, по моему глубокому убеждению, это со стороны сына был не грабеж!
— Как же так не грабеж? — теперь удивился уже ему, этому седобородому слепцу, Кашнев, но тот ответил еще убежденнее:
— Не грабеж, а как нынче принято называть — экс-про-при-ация!
— Вы так думаете? В политических, стало быть, целях?.. В фонды партии?.. Какой же именно?
У Кашнева отлегло от сердца. Старый Красовицкий измучил его своим видом глубоко потрясенного человека, но вот он же сам и нашел объяснение тому, что сделал его сын. В это объяснение Кашнев поспешил поверить. А старик раздумывал вслух:
— В пользу какой партии, этого я не знаю, нет… Откуда же я мог бы и знать это? Разве он мне говорил когда-нибудь, что он уже связан с какою-то партией? Он очень способный, он начитанный, да… Он много читал! Математика, правда, ему не особенно давалась, а книг он перечитал бездну… бездну… Моя жена умерла пять лет тому… от рака… А я, конечно, на службе… Вот его, значит, и втянули.
Кашнев смотрел в морщинистое, осунувшееся, скуластое лицо, жалкое, недоумевающее, и в мозгу его уже составлялся план защитительной речи.
А сам говорил:
— Ваше волнение мне вполне понятно. Столько лет воспитывать единственного сына, довести его почти до студенчества и вдруг его лишиться таким страшным образом: уличный грабитель… бандит… это, конечно, ни на что не похоже… но если им руководили намерения идейные, то… это меняет картину… Но только во всех отношениях хорошо было бы мне повидаться с вашим сыном, притом так, конечно, чтобы и вы пошли вместе со мною: я для него незнакомый чужой человек, и мне одному он ничего не скажет.
— Я только этого и хочу сам, сам! — даже обеими руками схватил его руку Красовицкий. — Я даже сам хотел вас просить об этом!.. Именно мы вдвоем, а не я один и не вы один! Непременно нам надо вдвоем!
Дня через два разрешение посетить задержанного за грабеж было им дано, и Кашнев увидел Адриана лицом к лицу.
Перед ним был рослый молодой арестант, глядевший на него намеренно прищуренными глазами. У него была белая, нисколько не загоревшая за лето кожа на щеках и лбу, пухлые губы с надменно-презрительной складкой.
Очень удивило Кашнева с первого же взгляда на него то, что он не казался подавленным тем, что с ним случилось, и это еще более укрепило в нем догадку старого Красовицкого, у которого теперь выступили на глаза слезы.
— Адриан, Адриан! Что ты сделал! Как мог ты это сделать, а? Ведь ты убил меня, убил!.. Убил!.. — бессвязно повторял отец.
— Ну вот еще пустяки какие: убил, — высокомерно отозвался на это сын.
— Я приглашен вашим родителем защищать вас на суде, — сказал ему Кашнев, но на это Адриан только протянул почти насмешливо:
— А-а!.. Защища-ать?.. Вот как!
Кашнев отнес и этот тон его к тому, что перед ним действительно молодой политический, считающий свой поступок хотя и не приведшим к удаче, но тем не менее героическим.
Поэтому он спросил его хотя и тихо, но внятно:
— Вы в какой партии состоите?
Действие этого вопроса было совершенно неожиданным для Кашнева: Адриан удивленно открыл глаза; они оказались у него серые, холодные и наглые.
— Пар-тии какой? Вот это та-ак!.. Это за-шит-ник!..
— Адриан! — выкрикнул отец. — Думай, что говоришь!
Тюремный надзиратель с окладистой бурой бородой и двое конвойных, бывшие тут же, оживленно переглянулись.
— Вам хочется знать, какой я партии? — обратился к Кашневу Адриан. — Я анархист-индивидуалист! Если, по-вашему, есть такая партия, то, значит, я к ней и принадлежу.
— Вы совершили грабеж в чью же пользу, хотел бы я знать?
— Странный вопрос! В свою собственную, конечно!
Говоря это, Адриан даже пожал плечами, не узкими для его лет.
— Значит, ты посягнул на чужую собственность, — повышенным тоном начал было отец, но сын перебил его хладнокровно:
— «Всякая собственность есть кража», — сказал Прудон.
— Что это, а? Что это? — уже к Кашневу обернулся старик.
— Не знаю, — пробормотал не менее его изумленный Кашнев.
А тюремный надзиратель, погладив бороду, предложил ему догадливо полушепотом:
— Может быть, желаете прекратить свидание?
— Д-да, мне, в сущности, больше не о чем говорить.
Но Адриан продолжал говорить теперь уже сам, притом поучающим тоном:
— Всякое богатство начинается с грабежа в том или ином виде. Ты напрасно горюешь, папа! Тюрьма для меня тот же технологический институт. Буду со временем отличным грабителем, хотя и без диплома инженера…
— Что ты говоришь! Опомнись! — закричал и замахал в его сторону Красовицкий.
Тут надзиратель, взглянув на Кашнева, дал знак конвойным, и они увели Адриана.
XIV
— Вот, вы слышали, — он привел изречение Прудона, — совершенно убитым голосом говорил Красовицкий Кашневу. — Это значит, что он читал всякие эти брошюрки. А партию свою выдавать, — ведь это у них не полагается делать, раз партия нелегальная.
Кашнев колебался, поддержать его или сказать, в чем он убедился. Поэтому проговорил неопределенно:
— Молодость!.. Она очень чутка ко всяким влияниям…
— А кроме того, — продолжал Красовицкий, когда они подходили к остановке трамвая, — он вполне естественно опасается, конечно, что за экспроприацию будут судить гораз-до строже, чем за обыкновенный грабеж… В этом вопросе двух мнений даже и быть не может.
Кашнев припомнил свой прямой вопрос, обращенный к Адриану, и ему стало неловко за свою опрометчивость. А старик продолжал:
— Мой сын, конечно, иначе говорил бы, если бы я пришел на свидание с ним один, а при вас… да ведь еще и надзиратель тут был… по своей обязанности, разумеется… В такой обстановке он просто фрондировал, мой сын… Он, — я понял его, — хотел меня успокоить, что переносит свое несчастье легко, так сказать… «Не горюй, папа!» — он так и сказал, — вы слышали?
— Д-да, эти слова я слышал… — стараясь понять старика, соглашался с ним Кашнев.
В трамвае они молчали, а когда вышли на своей остановке, им пришлось проходить мимо дома, занимаемого полицейским управлением третьей части города, и тут, на крыльце, Кашнев увидел, подходя, какую-то огромную фигуру полицейского чина, очень ему знакомую, но в то же время полузабытую. А Красовицкий, проходя, шепнул ему: «Этот самый пристав задержал Адриашу» — и подобострастно как-то приподнял фуражку. Пристав чуть кивнул ему больше бритым подбородком, чем головою, и они прошли, но Кашнев обернулся и увидел, что пристав очень внимательно глядит на него.
— Ну, знаете ли, я его где-то видел, этого пристава, только очень давно. Однако и тогда он тоже был пристав, а не кто другой… Вы говорили мне, что сюда переведен он, к вашему несчастью, недели две назад, — а как его фамилия?
— Дерябин, — поспешил ответить Красовицкий, и Кашнев вспомнил довольно отчетливо, как этот самый пристав Дерябин угощал его водкой, сардинами, еще какими-то консервами из мяса, гулкими раскатами своего голоса и избиением парней, певших на улице ночью украинские песни.
Вспомнив это, он обернулся снова, уже шагов за пятнадцать от крыльца, и увидел, что пристав так же, как и прежде, смотрел ему вслед.
— Что же это, — неужели он меня узнал, как я его? — спросил Красовицкого Кашнев. — Ведь прошло уже лет девять с тех пор… и я был тогда в офицерской форме, а не в штатском пальто и шляпе.
— Это мне, конечно, смотрит он вслед, — объяснил ему отец Адриана слишком пристальный и прилежный, долгий взгляд пристава Дерябина. И вдруг добавил: — Не подозревает ли он меня в соучастии с моим сыном, а?
— Ну что вы! В каком там соучастии!
— В политическом, конечно, — в каком же еще? От них всего можно ожидать, от этих блюстителей порядка! Вот в какое положение я поставлен!
Кашневу пришлось долго успокаивать старика, а про себя он думал, что от защиты его сына не зря отказался Савчук и что то же самое сделать необходимо и ему.
Он так и сказал своему принципалу, вернувшись от Красовицкого:
— Знаете ли, Иван Демидыч, от этого дела лучше всего отказаться.
— Вас никто и не принуждает за него браться, — глядя в сторону, отозвался на это Савчук. — Я вижу, что вам очень жаль старика, как отца неудачного сына, но-о! Закон есть закон, и открытый грабеж есть тяжкое преступление. И прежде чем решиться на такое преступление, этому реалисту надо справиться, какому наказанию он подвергается… Грабеж да еще и с покушением на убийство! Можно сказать, усвоил курс реального училища! Дело во всех отношениях тухлое!.. Я вам советовал с ним познакомиться, но не советую за него браться.
XV
Прошло дня три.
Был теплый и тихий вечер, когда Кашневу пришлось проходить снова мимо управления третьей полицейской части.
Теперь никого не было видно на крыльце, но, пройдя уже это крыльцо, Кашнев услышал рокочущий голос: