– Если бы я так выглядела, – сказала Лена, – я бы повесилась.
– Недолго уж мучиться, – философски заметил Крупский, – теперь они поняли, что могут. Так что…. Готовьтесь….
Замечание Крупского мне совсем не понравилось. Хотя в чем-то он был, несомненно, прав. Нас ожидали еще два года интифады. И позор потом. Но, все это было потом, через много лет. Позорная Вторая ливанская, и отступления с территорий и много еще чего…. А пока мы смотрели на рухнувшие башни-близнецы, и каждый из нас думал свою думу. Стемнело. Попивая кофе, я смотрел в темно синее небо, в котором, словно привидения проносились огромные летучие мыши, и почти пропустил тот момент, когда наша куколка, наконец, превратилась в бабочку. Я иногда начинаю о чем-то размышлять и вообще не слышу того, что происходит вокруг. Так было и на этот раз. Когда я включился, Лена и Крупский уже что-то обсуждали.
– … я уже могу, – говорила Лена, понизив голос, – все, теперь голова у меня ясная и холодная. Самое время и сделать что-то.
– Но, то, что ты предлагаешь – опасно, – возражал Крупский. – Это же все возвращается.
– Глупости говоришь, – оборвала его Лена, – это я возвращаю. Почему это его зло должно остаться безнаказанным, а мой ответ, навлечь на меня бедствия? Это что, такая справедливость? И все равно, ты-то чего боишься. Ну, будешь ассистентом….
– Что-что? – вмешался я в разговор, – вы убийство задумали? Насмотрелись кровавой правды и вперед? Уж не меня ли хотите порешить?
– Да ну уж, – ответила Лена, – просто предлагаю провести небольшую «черную мессу». Совсем маленькую, – добавила она писклявым голосом, – нестрашную. Когда ей, до зарезу, нужно было подбить человека на что-то несуразное, она всегда пользовалась этим приемом – писклявым голосом маленькой девочки. И отказать уже никто не решался. И мы не отказали.
10В ближайшую пятницу мы собрались, дабы проделать нечто. То, что Лена называла «черной мессой», хотя на самом деле это было что-то другое. Ею самой придуманный ритуал. Как мне и было велено, я нес с собой бутылку красного сладкого вина. У самого подъезда меня поджидал старик Крупский. Это было на него непохоже, обычно он появлялся раньше всех. На лице его было написано смущение и даже робость. Желчный Христос на глазах превращался в кроткого еврея. Вместо того, чтобы сразу подняться по лестнице, он ухватил меня за рукав и затащил в темное пространство возле лифта:
– Ты, действительно, решил в этом участвовать? – настойчиво вопрошал он меня, дыша ментоловым запахом «Орбита». – Это… это так странно… Она сказала – «я его создала, я его и уничтожу». Думаешь это нормально? И что значит создала?
– Она хотела сказать, – терпеливо растолковал я, – что привезла Алекса в эту страну, потому что он не подпадал под Закон о возвращении. И мог въехать только как муж еврейки. Понятно?
– Нет… она говорила про другое, – упорствовал старик. – Она говорила, что он бы оказался в тюрьме там, на родине. Может быть, она решила на него донести? Властям? Это же… Или все-таки колдовство?
Он напоминал нервную ворону, которая готова в любой момент взлететь на фонарь, предоставив мне одному расхлебывать капризы Лены. Но я не дал ему такой возможности:
– Сейчас мы оба поднимемся к Лене, – твердо сказал я, – и сделаем все, о чем она просит. Не думай, я в такие вещи вообще не верю. Но, пойми одно, ей это может помочь. Знаешь такое слово – психотерапия. Обычно человек в стрессе бессознательно делает то, что является главным для него лекарством. Поэтому, мы оба сейчас поднимемся… и все будет нормально.
– Ну не знаю…, – бормотал Крупский, пока мы поднимались по лестнице. Я часто замечаю, что люди, находящиеся в расстроенных чувствах, начинают твердить одну какую-то фразу «я не знаю», «что же это такое», и все в таком ключе. Старик Крупский явно был расстроен или растерян. Но я никак не мог понять, почему… Что так задевает его, «неправоверного» еврея? Или он в тайне все-таки верил в бога?
Комнаты были темны, хотя на улице еще светило солнце. Лена опустила жалюзи на окнах, чтобы даже случайный луч не проник в ее святилище. Всюду горели черные свечи, распространяя таинственный церковный дух. Посреди комнаты стоял круглый столик, накрытый черной скатертью. На нем лежали – необычной формы нож, с ручкой в виде головы дракона, кучка золотых украшений. Стояла чаша с водой, в которую был опущен серебряный крест, и солонка. Рядом на книжной полке прикорнула коробочка с медицинскими иглами, вата и одеколон. И если то, что было на столе, особой дрожи у меня не вызвало, то содержимое книжной полки, мне не очень пришлось по вкусу. Оно означало, что мелкого членовредительства не избежать. Крупский тоже успел заметить иглы и ущипнул меня за локоть. В отместку я наступил ему на ногу. В самом деле, Нельзя же юмористу трястись как овце. Нужно подходить с юмором, если ты уж назвался сатириком. Лена была вся в черном. В черных брюках и в старой рубашке Алекса, которая была ей настолько длинна, что почти доходила до колен. Выражение лица она имела торжественное и немного мрачное.
– Проходите, – коротко произнесла она, и царским жестом указала на диван. – Да, еще вино откройте.
Я раскупорил вино, и мы стали ждать, начала представления. Как же она долго усаживалась, примеривалась. Потом достала откуда-то сверток из черного шелка, а уж из него – восковую куколку размером с ладонь. Крупский разглядывал ее, вытянув шею.
– Мальчик, – шепнул он мне.
– Что? – переспросил я.
Он повторил:
– Она вылепила мальчика.
И вправду, приглядевшись, я увидел у куколки некоторые признаки, не оставляющие сомнений. Хотя, чего было и ожидать. Алекс и был мальчиком, а, судя по всему, эта скульптура должна была изображать именно его. Лена сверкнула на нас злющим ведьмовским взглядом, и мы умолкли. И тут она принялась читать заклинание. Я не могу воспроизвести здесь этот варварский язык, потому что никогда его не знал, а диктофона у меня с собой не было. Но странные шипящие звуки этого языка были довольно гармоничны и музыкальны. Я даже мог бы получить удовольствие от прослушивания такого текста, если бы не был так напряжен. Видимо необычная обстановка и странное состояние Лены не давали мне расслабиться. А она все говорила, и постоянно поглядывала почему-то на освещенную стену, которая напоминала экран. Искусно расставленные свечи создавали эту иллюзию. И вдруг у меня просто застучали зубы и затряслись колени. На стене появилась тень. Мое воображение тут же дорисовало детали – тень принадлежала монаху в рясе с капюшоном. Тень стояла неподвижно, и острый угол ее капюшона касался потолка, и уже на потолке немного размывался и терял четкость. Лена сказала несколько слов с вопросительной интонацией, и тень кивнула. Лена поклонилась ей и начала обряд. Она макнула палец в чашу с водой и очертила на лбу куклы крест. Потом взяла крупинку соли и положила на ее губы. И трижды осенила крестом , который извлекла из той же чаши. При этом она что-то бормотала, но я разобрал только последнее слово «Александр». Теперь после многих лет я знаю, что она провела обряд крещения. Нарекла куклу именем Алекса. С той минуты, часть души легкомысленного мужа была заключена в этом куске воска. Она продолжала еще что-то говорить, касаясь то ручек, то ножек, то лба нареченного Алекса, а я вдруг почувствовал дурноту и слабость. Глянув в бок, я увидел, что Крупский откинулся на спинку дивана, и в неверном дрожании свечей выглядит почти как покойник. Тень со стены никуда не уходила и даже не бледнела. На мгновение я, кажется, отключился, а когда вновь открыл глаза, то увидел, что Лена держит в руках уже не восковую куколку, а ежика. Вся скульптурка была утыкана иглами. Она бережно положила ее на лоскут черного шелка и запеленала как младенца. Потом она с видом фокусника извлекла откуда-то еще одну стеклянную чашу, уже пустую, и налила вино в бокал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});