Материал о клубе я все-таки сдал Вайнтраубу. Плоский, урезанный вариант, специально созданный для пенсионеров. Назывался он пышно «Философия шелкового шнура», но, по сути, читать в нем было нечего. Это был такой специальный безликий материал, который ничуть не выбивался из ритма газеты, а поэтому его сразу приняли и отправили в номер. И на другой день он вышел, заняв, целую полосу, но не вызвав ни единого отклика. Точно так же в свое время прошли статьи о хосписе и о дискотеках. Это была рутина. Рутинной была и сама русскоязычная газета – маленький островок, среди моря местных газет. Радости мне эта публикация не доставила, и, поэтому, я с новыми силами ринулся рассматривать чужое житье-бытье.
Сейчас я понимаю, что мой пристальный интерес к чужой жизни был своего рода защитной реакцией от своей. И он-то, этот интерес, помог мне выжить. Вокруг как мухи мерли поэты и журналисты. От неумеренных возлияний и инфарктов, а я, будто поплавок постоянно выскакивал на поверхность, хотя вполне мог бы вот так же сгинуть. А это означало не просто умереть, а исчезнуть навеки из жизни и из памяти. Одно равнялось другому. Нет, я не желал уходить так бесславно. Хоть что-то должно было остаться, и поэтому я барахтался изо всех сил. А в один из дней мне вдруг позвонил Алекс. Это было странно, он никогда не звонил. И настойчиво начал приглашать меня в гости – мол, годовщина свадьбы, двенадцать лет. И еще говорил что-то невразумительное, непонятное. «Цикл завершен, все вернулось на свои места». Оригинал, конечно.
Само собой, я пошел в назначенный вечер к ним. Дверь мне открыл старик Крупский. Он демонстративно оглядел меня с головы до ног и только после этого впустил в коридор. В воздухе разливался запах праздничных блюд, хотя самим праздником и не пахло. Я заглянул в комнату. Посредине стоял богато накрытый стол, но никого не было. На мой немой вопрос, Крупский коротко ответил:
– Ревет. На балконе.
Я протопал на балкон и увидел Лену. Она сидела на высоком металлическом стуле, какие бывают в барах, скрещенные ее руки покоились на широких каменных перилах, а взгляд был устремлен на неоновую вывеску магазина ковров. Из глаз безостановочно текли слезы, оставляя темные следы на камне, которые тут же испарялись из-за невыносимой духоты. Шел сентябрь – месяц хамсинов. Лицо Лены напоминало красную подушку с узкими щелочками глаз. Не очень-то я люблю плачущих женщин. И мне еще очень хотелось узнать, что же произошло. Но ее состояние не позволяло о чем-то спрашивать. Это было бы бессмысленно. (О своей тактичности, я умолчу). Поэтому я вернулся в комнату и вопросительно воззрился на Крупского.
– Алекс ушел, – сказал он мне хмуро.
– То есть как это? – задал я дурацкий вопрос. – Он же меня на годовщину пригласил.
– И меня тоже. И еще интернет ей провел, подготовился. А нас пригласил во избежание сцен. Знает, что при нас она его не поколотит. Крупский хмуро улыбнулся, – словом, сбросил свой груз на наши плечи. Сегодня выяснилось, что он снял себе квартиру и подал на развод.
– А в чем причина? – недоумевал я. – Мы же только-только все вместе ходили в «Подземелье», и никаких разговоров о расставании не было.
– Сама расскажет, как только перестанет капать, – уверенно ответил сатирик. – Еще час-два, на большее ее не хватит. А мы пока поедим. И он принялся накладывать на тарелку всего понемногу. Но мне, почему-то, захотелось выпить. Что старик не пьет, я знал давно, он хвалился, что за всю жизнь капли спиртного не попробовал. Ну, а я попробовал. Поэтому налил себе стопку джина и выпил его в одиночестве. После этого мне немного полегчало и ситуация начала приобретать ясность. Какое-то время мы провели в молчании, а потом я не выдержал и позвал ее:
– Лен, выпить хочешь?
– Куда ей выпить еще, – усмехнулся Крупский, – она сейчас прямо у меня на глазах пять косяков выкурила, а все без толку. Специально нес в подарок.
– Лен, – снова позвал я, не надеясь на ответ. На балконе началось какое-то шевеление, и вдруг она пробежала мимо нас и скрылась в ванной. Крупский откомментировал:
– Гадить пошла.
Но тут мы услышали шум воды, льющейся в ванну. И озадаченно посмотрели друг на друга.
– Ты не заметил? Там есть лезвия в ванной? – вдруг спросил Крупский.
– Не видел, – ответил я. – Погоди, может, она решила просто умыться?
– Подождем…
Мы прождали минут пять. Ничего не происходило. Меня охватила тревога.
– Может дверь взломать? – предложил я.
– Чего ее ломать, там и крючка изнутри нет. Просто открывается.
– Ну, так пошли, вытащим ее, пока не поздно.
И опять меня посетило дежавю. Словно уже сидели мы вот так и ожидали чего-то непоправимого. То ли Лена, в конце концов, смогла заразить нас своей тревожностью, то ли и вправду что-то происходило. Крупский поднялся и пошел спасать гипотетическую самоубийцу. Я потянулся следом. Но мы увидели лишь зареванную Елену, сидящую на краю ванны и воющую в голос. Шум воды был призван перекрывать ее вытье. И все. Тогда мы вдвоем просто взяли ее за руки и вытянули в комнату, где усадили на диван, и я налил ей стопку. Вскоре она уже смогла почти связно рассказать, что произошло. Оказывается, вернувшись из «Подземелья», Алекс повел себя неадекватно. Он кружил по комнате, и спать почему-то не ложился. Потом словно очнувшись, увидел, что Лена на него смотрит. Вот тут и началось. Она сделала паузу и, кажется, собралась, снова закапать. Но мы не дали ей такой воли:
– Что началось? – рыкнул Крупский.
– Он мне сказал… мне сказал… Что теперь увидел мир вверх ногами, и увидел его таким, какой он есть на самом деле, – выкрикнула Лена на одном дыхании. – Он…он сказал, что мы должны расстаться!
Я вспомнил сцену в клубе, висящего вниз головой Алекса, и невозможность понять, что же мне напомнила его поза.
– Я не понимаю, что произошло, – прорыдала она голосом известной эстрадной певицы. И все ее лицо собралось в единый знак вопроса. Но в ответе этот вопрос не нуждался, потому что она и так знала ответ. Я почувствовал что-то, связанное с навязчивым дежавю последних дней. И близость разгадки породила быстрое, подобное молнии чувство, похожее на эйфорию. Только похожее, потому что мне трудно охарактеризовать это ощущение. Нет в языке слов, которыми можно описать мимолетные всплески некой «ясности», посещающие нас в минуту откровения. Словом, в ту секунду я понял, что она знает то, что я пытался безуспешно вспомнить несколько дней.
– Ты знаешь, на что он был похож там? – осторожно, почти шепотом, спросил я. – Где я мог такое видеть?
Она взглянула на меня с подозрением. Она ждала чего-то другого, другого ответа, и сейчас не могла поверить, что я не увидел очевидное.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});