Последние слова я сказал уже на пороге и, не давая время на возражения, закрыл дверь. Казарма встретила меня многоголосым шумом, который тут же стих, после зычного крика дневального:
— Рота, смирно! Дежурный по роте, на выход!
— Вольно! — А у дежурного спросил: — Где политрук?
— С сержантом Абрамзоном в оружейной комнате.
— Вызовите обоих ко мне. Через, — я достал часы, — десять минут.
Заскочив в канцелярию, махнул рукой Зубрицкому, начавшему было вставать из-за стола, продолжай, мол, заниматься своим делом, и открыл массивный шкаф, возвышающейся в углу кабинета. С гимнастеркой, галифе и портянками я разобрался быстро, хорошо что была смена. А вот сапоги… Натянув галифе, я надел удачно попавшиеся шлепанцы, и захватив принадлежности и сапоги, пошел на улицу.
— Денщик нужен, — посоветовал Васильевич, на миг отрываясь от писанины.
— Не нужен слуга красным командирам, сами с усами — отреагировал я, выходя из канцелярии. Увидев меня в шлепанцах, и с сапогами в руках, дневальный начал мучительно вспоминать статьи наспех выученного устава. Но проходя мимо, шепнул, что сейчас кричать при моем входе не надо, я же не по форме. Вслед за мной, демонстративно доставая кисеты, направились несколько любопытных. Ну-ну, любуйтесь, усмехнулся я про себя. Наш сержант в учебке, совсем озверев от доставшихся ему дополнительных новобранцев, когда он уже совсем домой собрался, две недели гонял нас, как роту почетного караула. Строевая, опять строевая, и еще раз строевая! «Сапоги надо чистить с вечера, чтобы утром надеть на свежую голову!» И, спаси тебя министр обороны, если в начищенном сапоге сержант не увидел свой дембель! До утра драить будешь всё, что захочется дежурному по учебной роте. В казарму вошел в надраенных сапогах, освещая их сиянием окружающий пейзаж. Уже в канцелярии, надевая гимнастерку я удостоился похвалы Зубрицкого, все-таки вышедшего из-за стола:
— Так быстро, и так мастерски! Ну, командир, удивил! Я тут как раз закончил писанину.
— Это хорошо. Давайте так, идите на ужин. Если не накормят, скажите поварам, что я их самих голодными оставлю. Потом подойдите к старшине роты, получите постель, и, если хотите, можете отдыхать.
Зубрицкий пошел на выход, но я его окликнул:
— Подождите! Простите меня, Павел Васильевич, у вас семья есть в городе?
— Да нет. Сын в армии, а дочь с внучкой в Брянске живет.
— Значит, в город вам не надо возвращаться? Можете у нас остаться? И еще комбат сейчас спит, а вот завтра с утра его надо в Калинковичи отвезти.
— Так что же ты молчал?! — Вскинулся Зубрицкий. — Надо же машину готовить! Дай людей в помощь!
— Сначала на ужин. — Мягко приказал я. — Потом людей в помощь дам. Самого Абрамзона озадачу.
В одиночестве я оставался недолго, вскоре вошли политрук и Абрамзон. Правда, за это время успел заметить на столе газету «Социалистическое земледелие» за восемнадцатое июля и даже прочитать на первой полосе обведенные красным карандашом заметки. С сержантом я был краток:
— Завтра приезжает комиссия из обкома. Должен быть порядок. И еще, завтра утром отвезете комбата в госпиталь, а сегодня выделите людей в помощь водителю!
Когда за Абрамзоном закрылась дверь, я достал папиросы, закурил и печально спросил:
— Что делать-то будем, политрук?
— Не знаю. — Честно ответил Запейвода, прикуривая папиросу из подвинутой ему коробки. — Был бы трактор, я бы сразу сказал, а то же человек.
— Ага, можно подумать, партийцы только тракторами руководили. Газету-то зачем подсунул? Я это знаю.
— Не я. Опять, что ли кимовец постарался? Чем бы его занять, чтобы под ногами не мешался?
— Ты меня спрашиваешь? — удивился я
Илья Григорич поморщился:
— Давай начистоту, старлей. Ты у нас сейчас самый большой военный. Я-то чего знал, давно забыл. А младшой вообще ничего не знает. Молодой ещё, слишком привык на наружность смотреть, а воевать-то нам придётся. Так что принимай командование. На приказах твоих, военных, подпись свою поставлю.
Я машинально сунул потухшую папиросу в пепельницу и предложил:
— Слушай комиссар. А давай твоего помощника к пулеметчикам определим. Я-то инструктора им подобрал, а младшему скажем, что в ответственном месте нужна его помощь. Да и в самом деле, пусть парень полезному делу поучиться.
— Коми-и-иссар, — задумчиво протянул Запейвода, — придется становиться легендой. Согласен, Ященко в пулеметчики, ну и пока пусть «Боевой листок» выпускает. Я заберу газету, командир?
Политрук вышел, а я, покачав головой, потянулся за сумкой. Я теперь один остался, у ротных своих дел выше головы! Вытаскивая бутылку, наткнулся на что-то продолговатое. Это еще что такое?
Вытащив коробку конфет, я мрачно на неё уставился. И что мне теперь с ними делать? Положив конфеты на стол, прикрыл их сверху листом бумаги, и достал консервы. В ящиках стола нашлись пачка галет и старая вилка. А чем открывать? Пошарив в столе и став обладателем многих бесполезных вещей, искомого не обнаружил. Самая главная ценность — граненый стакан — был бережно укутан в папиросную бумагу, но закусывал прежний директор явно не консервами. Подбодрив себя классическим выражением о крепостях, я поднялся и вышел из канцелярии. Окна были уже закрыты плотными шторами, и поэтому горел свет. Немного подумав, я направился к оружейной. По пути заметил красноармейцев, собравшихся в кружок и, подойдя ближе, услышал довольный голос Васильевича:
— Так учиться надо. Вот у нас в Гражданскую стишок такой ходил:
Если ранят тебя больно — отделенному скажи,Отползи чуток в сторонку, сам себя перевяжи,Если есть запас патронов их товарищу отдай,Но винтовки трехлинейной никогда не покидай!
— Видишь, как просто, и заучить легко. Командир у вас молодец, слушает внимательно. Я вот написал, что вспомнил, вы ребятки, это заучите. Пулемёт это машина. А машина знающих любит.
— Васильевич, но ты же не писарчук, каждому бумажку написать. А по одной, много ли научишься, или как у попа в церкви, вслух читать и повторять всем.
— А между рядами сержанта с линейкой пустить, чтобы не спали — под общий хохот предложил коренастый мужик, с роскошным чубом.
— Тьфу на тебя, Замулко. — разозлился говорящий. — Я же сурьезно говорю, а тебе все хиханьки.
— Все правильно, товарищ..? — под хохот я подошел вплотную, и сейчас стоял за спинами спорящих.
Все подскочили и стали лихорадочно застегиваться. Даже Павел Васильевич встал с кровати.
— Вольно, вольно, — я махнул рукой, — Отдыхайте, товарищи. А вы, — я повернулся к рассудительному красноармейцу.
— Красноармеец Щукин, товарищ замкомбат!
— Давно видно служили, товарищ Щукин. Сейчас уже и званий таких нет. Но это неважно. — Вновь махнул я рукой, на было вытянувшегося Щукина, — Вы совершенно правы, и завтра наш старшина эти вопросом займется. А то ведь придется предложением товарища Замулко воспользоваться.
Бойцы засмеялись над немудреной шуточкой, а я, поманив Зубрицкого, отошел в сторону:
— Машина готова?
— Да, командир. Завтра отвезем Иваныча, как на перине. Я заднюю седушку снял, и тент тоже. Если дождя не будет, так мы сетку от койки закрепим, и все будет мягонько.
— Отлично. Можете сходить в санчасть, если комбат не спит, то поговорите. Заодно с начальником медицины поговорите, может еще что надо. И кстати, зайдите в канцелярию, там на столе лежат конфеты. Возьмите, отдайте их девчатам.
Я развернулся и пошел обратно, водитель устремился за мной. Но тут я так резко остановился, что он наткнулся на меня.
— Вот голова садовая, — негромко пожаловался я, — Я же искал, чем банку открыть.
— Так у меня нож есть, заграничный, — и, к моему изумлению, Васильевич достал из кармана швейцарский нож. — Возил я одного знатного товарища, из самой Москвы. Так он в машине забыл, а я сразу и не заметил. Так что ношу всегда при себе, может, случайно столкнемся.
Мы вернулись в мой кабинет, и любезно одолженным ножом я открыл банку. Сунув конфеты, я грозно запретил отвечать на вопросы об их происхождении, и закрыл за Зубрицким дверь. Все, я ужинаю.
Ага, поужинал. Не успел я вскрыть галеты, как заявился политрук, и с порога пожелал мне приятного аппетита. Проверив его творчество, я высказал похвалу, и посоветовал найти художника и вообще нам пора обзаводиться штабом.
— Займитесь этим вопросом, товарищ политрук. Посоветуйтесь с сержантом Абрамзоном, он тут всех знает. Вы, кстати, где устроились?
— В будущей ленинской комнате, есть небольшая каморка, кровать туда влезла. — Усмехнулся политрук.
— Возможно вы правы, считая что у красноармейцев к вам всегда должен быть свободный доступ. — Задумчиво ответил я. — Благодарю за своевременный выпуск «Боевого листка».