– Подо что папочке не надо приходить? – спросила Настя, морща лобик.
– Какая дотошная! – ответил дед. – Просто твой папа не очень здоров. Ему нельзя было выходить на улицу. Сегодня холодно.
Девочка потянулась ко лбу отца, пощупала его рукой и коснулась губами, как это делала бабушка, проверяя, нет ли у внучки жара.
– Высокая температура, – сказала она. – Выпей таблетку и ложись в постель. Я тебя никуда не отпущу.
– Нет, мне надо идти, – сказал отец.
– К той женщине, которая тебя постригла?
– Да. Её зовут Викторией.
– Раньше ты жил с мамой в Москве и вам было вместе хорошо. Только меня с вами не было. Вы меня к себе не брали. Почему ты и мама теперь живёте в разных городах, а я ни у тебя, ни у мамы?
– Мы с ней по некоторых причинам раздружились и пока не знаем, у кого ты должна жить, – отвечал Алексей, оглядываясь на родителей. – Пожалуйста, не возобновляй разговор о маме. Мне нелегко объяснить тебе обстоятельства нашей размолвки. Хочешь, познакомлю с Викторией? У неё тоже есть дочка, твоего возраста.
– Не хочу. Ты у них живёшь, а я буду всегда у дедушки с бабушкой.
Настя соскочила на пол с колен отца, но осталась возле родителя, повернувшись к нему спиной.
«А почему ребёнок не должен спрашивать тебя о своей матери? – подумал Андрей Иванович, косясь на Алексея. – Конечно, загнанный в тупик, ты хочешь от расспросов дочери поскорее отделаться, но так, чтобы в её глазах остаться достойным человеком».
– Скоро Новый год, – произнесла Вера Валерьяновна, снова отвлекая ребёнка от смятения.
– Папочка! Ты ко мне на Новый год придёшь? – спросила Настя, поворачиваясь к отцу.
– Обязательно.
– Приходи! Я буду ждать!
– Конечно. А теперь, извини, мне пора.
– Ладно, – сказала девочка.
– До свидания, – поспешил он проститься с ней и родителями.
14
Рязань, где весной должен был состояться конкурс юных скрипачей и виолончелистов, от Григорьевска лежит не слишком далеко, но дальше, чем Москва. При советском государственном строе Чугуновы свозили бы внучку на конкурс за счёт государства, теперь же для этого следовало, по подсказке Ларисы Корниловой, частным образом раздобыть средства. Скромный семейный бюджет Чугуновых складывался из двух небольших стариковских пенсий, выплачиваемых с задержками до полугода, и незначительных сумм от Шитиковых. Из такого ничтожного бюджета на случайные нужды выкроить деньги было трудно. Казалось естественным попросить помощи у сына, но он опять звонил редко; возможно, уклонялся от просьб родителей, так как ещё не встал на ноги. Чтобы ко времени поездки иметь необходимые деньги, Чугунов взялся собирать их заранее. Прежде всего Андрей Иванович решил возобновить отношения с местной газетой «Григорьевские ведомости», где раньше нередко печатался и неплохо зарабатывал.
По центральным улицам курсировали троллейбусы. Сойдя с троллейбуса, Чугунов пошёл по долгому узкому проулку, на котором снег не убирался очистительной техникой, но был уплотнён колёсами машин и ногами пешеходов. Отсветы низкого зимнего солнца переливались на уплотнённом снегу, как на глазури. В середине проулка, с двух сторон застроенного типовыми скучными пятиэтажками, стоял параллелепипед в четыре этажа, с высоким парадным крыльцом, над крыльцом были прилажены к серым кирпичам пластиковые доски с названиями старых и новых газет. Держась за железный поручень, Чугунов поднялся по каменным ступенькам на широкую площадку и вошёл в застеклённую дверь. На четвёртом этаже, в «Григорьевских ведомостях» его буднично встретил редактор Хромов. Он сидел в своём кабинете за большим столом боком к окну с кремовыми занавесками, курил и с карандашом в руке читал газетную вёрстку. Андрей Иванович сел против него. Хромов через стол протянул ему руку.
– Здравствуйте. Рад видеть. По какому делу к нам? Что-нибудь принесли?
– Принёс. Давно уже я у вас не был, – ответил Чугунов и положил на стол машинописные листы, соединённые канцелярскими скрепками. – Вот, статья и рассказ.
– Ну-ка! Интересно, о чём в наше смутное время пишут серьёзные писатели.
– Посмотрите. – Андрей Иванович подвинул листы Хромову. – Статья – про помойки на улицах. Сейчас грязь прикрыта снегом, но всё, что я описал поздней осенью, ярко проявится ранней весной. Рассказ же, если коротко, о любви.
– О любви?
– Да. Мелодраматический финал любви двух хороших людей. В Великую Отечественную они потеряли друг друга. Каждый считался погибшим, но прожил долгую трудную жизнь и в конце её остался одинок. В старости два одиноких человека встретились. С прототипами рассказа, ныне покойными, я был знаком. Сюжет известный, классический, но, мне кажется, я внёс в него нечто новое, своё сокровенное.
– Да-а… – протянул Хромов, человек с волосами по плечи, в вязаной кофте на пуговицах, нестарый, но болезненно темнолицый и сморщенный от неистового курения. – Сюжет мне нравится. О такой любви сейчас вроде уж и не пишут, всё норовят – с душком, со сценами…
– Но вы и не самоновейшая газета, а в добром смысле консервативная, с «душком» не печатаете, – сказал Андрей Иванович.
– Поэтому нас пробуют выжить с рынка печатной продукции. Жёлтая пресса наседает. Слава Богу, читатели ещё поддерживают, но неизвестно, что будет дальше. Хорошо, всё оставляю у себя, – сказал Хромов, пробегая глазами первые строчки рассказа. – Думаю, в скором времени и статью, и рассказ напечатаем. Я знаком с вами давно; уверен, как попало, не напишете. Только вот что, Андрей Иванович…
– Что?
– Я полагаю, не зря вы к нам явились. Вас ведь в столице охотно печатают, в больших журналах. Стало быть, сильно нуждаетесь. Так?
– Так. Внучку весной на конкурс в Рязань повезу. Она обучается игре на скрипке. Надо и струны хорошие купить, и смычок более качественный, а это всё стоит дорого и продаётся только в Москве. И на поездку в Рязань нужны деньги. Собираю, где могу… Но я вообще немало у вас печатался, «Ведомостями» не пренебрегал.
– Это верно. Но я-то вот о чём. С заработками у нас стало туго, Андрей Иванович. Тираж газеты резко упал и продолжает падать. Мы изо всех сил выкарабкиваемся.
Чугунов помолчал и ответил:
– Что ж… Всё равно что-нибудь да заплатите. В наших семейных доходах важен всякий рубль. Нет, в пору дикой инфляции рубль уже ничего не значит. В магазине счёт идёт на сотни тысяч.
– Мало заплатим, – предупредил Хромов. – Может быть, очень мало, и то со скрипом, с опозданием.
– Ничего. У вас немного получу, и ещё где-нибудь. Соберу с миру по нитке.
– В новых газетах платят больше, – сказал редактор, – но там ваши произведения не возьмут.
– В новые я не собираюсь обращаться. И кроме газет есть у меня, куда пойти с протянутой рукой.
– Как вы, некоммерческие писатели, в нынешних условиях выживаете? К коммерческим издательствам, я думаю, вас не подпускают, а государственных остались, наверно, единицы, да и те перестраиваются.
– Жаловаться не стану, – сказал Андрей Иванович. – Серьёзным писателям – вы меня к ним отнесли – никогда не было легко. Но, конечно, на душе у нас нынче пакостно. Литература становится занятием коммерческим, лучшие журналы и газеты сделались бедными, писатели обнищали, потеряв свои гонорары, заработанные изнурительным трудом.
– И ещё один к вам вопрос, – сказал Хромов. – Пишут и показывают, что Союз писателей распадается на два непримиримых лагеря, которые из зубов вырывают друг у друга журналы и издательства. Правда ли, что так всё и происходит, как пишут, говорят и показывают? Или это журналистская провокация для стравливания писателей, для наращивания тиражей и рейтингов?
– Ну, я не только читал об этом в газетах, слышал по радио и видел по телевизору, – но и знаю со слов московских друзей-литераторов, участвовавших в защите своих интересов. К сожалению, всё правда.
Несколько раз у Хромова на столе звонил телефон. Редактор брал трубку и глухим спокойным голосом коротко объяснял звонившим, что занят. Ему хотелось ещё побеседовать с Чугуновым. Но скоро Андрей Иванович поблагодарил его за внимание и ушёл.
15
В тот же день он успел позвонить директору завода железобетонных изделий Нестеренко и договорился с ним о встрече. На следующее утро Андрей Иванович собрался по-парадному и уехал к Нестеренко на завод.
Выписав пропуск, он миновал проходную с турникетом, со старичком в форме ВОХРы, зашёл в аккуратное кирпичное здание заводоуправления и поднялся в приёмную директора. Секретарша доложила о Чугунове и позвала его в кабинет. Нестеренко сидел во главе длинного стола заседаний, обставленного стульями. Знакомый Андрею Ивановичу светлый большой кабинет был отделан дубовыми панелями. Посреди стола, отражаясь в жёлтой полировке, красовалась тяжёлая хрустальная ваза. Директор, мужчина крупный, свежий, бодрый, нёс на лацкане блестящего синего костюма красный флажок депутата Верховного Совета СССР, и выглядел он крепким, уверенным в себе хозяином, не зависящим от социальных потрясений. Он встал из-за стола и, приветливо улыбаясь, пошёл навстречу Чугунову, обнялся с писателем и, рассматривая его, сказал: