старше «Василия». Казалось, он мысленно посмеивается над пациентом-ровесником, хотя лицо у него оставалось серьёзным. Наконец «Василий» нашёл паспорт в обложке с олимпийским волчком Sochi 2014. Несмотря на то что обложке было уже семь лет, выглядела она как новая. Внутри оказался аккуратно сложенный полис. А под ним на форзаце карандашом написано «аллергия» и непонятные слова в столбик.
– Дайте. Так у вас тут целый список препаратов, Василий Данилович… двухтысячного года рождения… – врач сразу смекнул, что означают слова. – И на всё это у вас аллергия, как я понимаю? Ещё и цветы добавили! А что вы ели и пили последние два часа?
«Василий» помотал головой – «ничего».
– Так. Ну, поехали, что, – сказал он толстой кудрявой фельдшерице, которая годилась ему в бабушки, – запрашивай.
Фельдшерица тем временем допечатала что-то в своём медицинском планшете и вызвала диспетчера.
– Даю Мариинку, повезёте? – отозвался диспетчер.
– Да, спасибо.
«Василий» подумал было, что это Мариинский театр, но вовремя вспомнил, вроде как есть и Мариинская больница.
– В больницу? – в отчаянии промычал он, почти как глухонемой Герасим, только что утопивший Муму вот прямо здесь, в Мойке.
– Ну а куда? Распишитесь тут вот, – врач протянул какие-то листы.
«Василий» на ходу придумал подпись. Фельдшерица пересела в кабину к водителю. Врач остался рядом с Василием, захлопнул дверь и постучал в стекло, которое отделяло кабину от медицинского салона. Машина тронулась с места. Садовую закупорила плотная вечерняя пробка, и водитель включил сирену. Этот ноющий звук окончательно доканал Анну. Её уже просто трясло от ужаса, хотя отёк понемногу спадал и дышать становилось легче. Она струсила и дотронулась до часов в горошек: «Ту хохавэса, мэ джином».
Тут же Анна упала в темноту, вынырнула и почувствовала, что лицо окаменело. «Смерть», – решила она. Неподвижное ледяное лицо. Она увидела, как по Садовой с визгом протолкнулась через пробку скорая. Пошевелиться долго не получалось. Анне казалось, что она приросла к какому-то дому. Довольно быстро до неё дошло, что она вселилась в одну из каменных русалок на фасаде дома Никитиных на Садовой. Онемевшая голова постепенно оттаивала, оживала, и наконец Анне удалось вылезти из барельефа.
Всё это напоминало бред. Но Анна, вместо того чтобы быстро погнать домой, зачем-то решила проверить, уж не галлюцинация ли у неё была. Она боялась, что убила человека. Своего любимого человека. Убила и предала, бросив его тело страдать. Струсила. Сломалась.
Она пыталась убедить себя в том, что ничего этого не могло произойти. Померещилось.
Подуло снегом. Злобным и колким весенним снегом. Показалось, что от канала Грибоедова несёт гнилью и тиной, а Мойка йодисто и больнично пахнет морскими водорослями. Но и Мойка, и канал были во льду. Разве лёд пахнет? Возле Поцелуева моста лежал проклятый букет розовых лилий, уже немного присыпанный снегом. Анна подняла его и нарочно понюхала. Запах крепкий, мыльный, но никакой реакции. Всю дорогу до дома она старалась не разреветься.
Она терпеть не может показывать свою слабость чужим людям, случайным прохожим и пассажирам в метро особенно. Разревелась Анна, только увидев меня.
– Рамиль, я всё исправлю, Рамиль, я всё исправлю, – повторяла она, как мантру.
– Ты так исправишь, что ещё хуже сделаешь. Лучше не лезь больше ни к каким нивашам своим. Не чудеса, а чертовщина какая-то. Ты просто жизнь человеку изгадила, хоть сама-то поняла? Загнала его в больницу, разлучила с девушкой… Думаешь, можно полюбить или разлюбить насильно? Ну теперь пожелай, чтобы тебя любили по щелчку пальцами. Только это не любовь, если она против воли. Наваждение, одержимость, глюки, баги – что угодно. Но не она самая точно. Не любовь. И у тебя тоже не она, судя по всему. Тоже одержимость. Мания. Оставь ты в покое этого Василия!
Мы дошли до дома. Анна уже не рыдала, но была опухшей – нет, не отёк Квинке, конечно, просто от слёз немного разнесло. А Квинка мы с Анной загуглили. В общем, страшное дело, но вроде бы умереть Василий не должен, всё-таки Анна вовремя догадалась скорую вызвать.
Единственное разумное решение за весь вечер.
Дома нас, конечно, ругали. Неплохо так досталось, мы же почти до одиннадцати мотались с выключенными телефонами. И обоих лишили до конца месяца карманных денег. Чтоб не торчали лишний раз на фуд-корте и в игровой зоне. Анна соврала, что цветы ей подарил Никита. Нашла, на кого свалить.
Розовые лилии оказались неубиваемыми. Стояли, как свеженькие, аж до середины мая – это я так, забегая вперёд. Может, их опрыскали каким-то мумифицирующим химикатом?
Получив разнос от родителей, Анна достала монисто, отцепила ещё один ряд и заперлась в ванной. Она решила спасти Василия. На случай встречи с табором Гулы Анна написала на запястье: «Девла». Даже если она снова забудет слово, сможет прочитать.
Как только Анна открыла кран и вода полилась в раковину, её начало затягивать, закручивать в слив… Монисто она крепко зажала в кулаке.
Это был её пропуск в междумирье.
Не знаю, о чём думала Анна, когда снова решила связаться со своими нивашами. Наверное, думала не о нивашах, а о Василии. Решила его срочно спасти.
В очередной раз продать душу дьяволу.
Глава 11
И снова она оказалась в зале с горшками. И нивашей снова было трое. Тот, с бордовой бородой, который не произнёс в прошлый раз ни слова, сидел на какой-то подушке, похожей на огромную мутноватую медузу. Анна вдруг догадалась, что это тело мулло, то есть Стантича. Тело тяжело и шумно дышало.
– Ему несла золото или нам?! – булькающим от злости голосом спросил ниваш с малиновой бородой.
– Подожди, – перебил его алобородый. – Анна, ты не должна отдавать Стантичу ни монеты. Если он станет человеком, разделит судьбу табора и будет вечно скитаться. Мулло быть гораздо лучше, он хотя бы смертен.
– А куда он денется… когда умрёт?
– Туда же, куда попадают все мулло, – их призовёт бэнг, дьявол.
– Это лучше, чем вечно скитаться?
– Лучше, лучше, лучше, – повторил эхом ниваш. – Такая судьба лучше, чем неопределённость. А если табор Гулы вспомнит имя Того, кто правит миром, тем самым согласится на суд и на любую участь. Участь может оказаться страшной. Возможно, табор отправится в ад.
– Но ведь может и не отправиться?
– Стантич не заслужил света.
– А если он уже достаточно пострадал и загладил свою вину?
Ниваш с бордовой бородой вдруг встал, выкатил глаза и изрыгнул целый водопад, который чуть не смыл Анну.
Анна упала на пол. Ушиблась так, что с трудом смогла подняться. Она изо всех сил дёрнула одну монету с мониста. Монета упала и покатилась к Стантичу. Стантич, казавшийся полумёртвым, подполз, разинул склизкий рот и проглотил монету. Его тело постепенно превращалось в человеческое.
– Глупость, – сказал ниваш с малиновой бородой. – Из-за одной паршивой овцы пострадает всё стадо.
– Каждый отвечает за себя, мне кажется, – ответила Анна.
Ниваш с бордовой бородой рычал и бурлил. Вдруг он ударил тонкими копытцами, и появился огромный чёрный