Читать интересную книгу Маяк Чудес - Нелли Мартова

В ее глазах накопилась усталость. Слишком много усталости.

– Инга, это подделка. Я забыла, как называется эта штука, но поток в ней – не настоящий. И он сводит меня с ума.

– Как это – не настоящий?

– Это очень тонкое ощущение. Едва заметное. Если тебе подсунут что-то подобное, ты не сможешь отличить.

Вот опять она меня носом ткнула в мою скрапбукерскую несостоятельность. Ну как так можно с родной дочерью? «Она просто очень за тебя беспокоится», – шепнула Аллегра.

Мама снова спрятала кулон в обеих ладонях и прикрыла глаза, словно прислушиваясь к чему-то.

– Эту штуку надо выкинуть или сломать, – твердо сказала я. – Это я тебе заявляю безо всяких там ощущений. Давай ее закопаем или в речке утопим. А еще лучше, подложим под асфальтовый каток.

– А завтра придет кто-нибудь еще с другой такой же штукой. Нет, Инга. – Мама упрямо покачала головой. – Надо разобраться, что это. Я попробую потихоньку, очень осторожно. Мне кажется, что я справлюсь. А тебе надо пока исчезнуть. Я не хочу, чтобы такие, как Ша, до тебя добрались.

Это уже было больше похоже на мою маму – она готова была действовать.

– Ты правда считаешь, что так будет лучше?

– Поверь моему опыту. – Она улыбнулась сквозь силу, и у меня на душе сразу стало как-то легче.

– И куда ты мне предлагаешь поехать? Махнуть в Турцию по горящей путевке и прохлаждаться на пляже, пока тут вокруг тебя и Софьи будут шастать подозрительные серые личности?

– Инга, тебе надо не уехать, а исчезнуть. – В глазах у мамы мелькнули искорки, и я вздохнула с облегчением: вот это уже моя самая настоящая, родная мама.

– Рассказывай, – с пониманием дела кивнула я, чувствуя, что сейчас она мне выдаст нечто сногсшибательное.

– Тебе нужно найти безопасное место. Если с тобой случится то же, что и со мной, ты не сможешь мне помочь. Как найти такое место, я, кажется, знаю. – Мама потрепала кончик уха и добавила: – Я вот думаю: отдать тебе открытку со Скраповиком, или она может понадобиться мне здесь?

Тон ее стал обычным, деловитым, как будто просила меня подобрать помаду к новому костюму.

– Мам, а ты же мне так и не рассказала, откуда она взялась? Эта открытка?

– А, это… – Она нахмурилась и потерла кончик уха. – Слушай, я не могу вспомнить. Я забыла…

В конце концов, мы решили, что открытка останется у мамы. Я собиралась принять ванну, перекусить, привести в порядок кошек и попрощаться с папой перед тем, как «исчезнуть», но, как говорится, скрапбукер предполагает, а Меркабур располагает.

Родители живут на первом этаже, и я с детства привыкла, что прохожие иногда посматривают в наши окна, но, чтобы кто-то пытался специально заглянуть в комнату – такое бывало редко. Обычно у нас всегда задернуты легкие занавески. Когда мама вышла из кухни, все еще пряча кулон в обеих ладонях, я повернулась к окну и опешила от неожиданности. За окном торчали какие-то физиономии, прилепив к стеклу лист бумаги. Я отдернула шторку с самым решительным намерением прогнать их, но слова застряли у меня в горле.

Подозрительных личностей за окном было трое. Три разные фигуры в одинаковых серых халатах: одна высокая, тощая и лохматая, другая – низенькая с коротким ежиком волос, третья – с волосами, уложенными в косу, – среднего роста и той степени полноты, которая делает женщину уютной, но не уродливой. Высокая расплющила нос о стекло, маленькая и курносая задирала подбородок и вытягивала шею, та, что с косичкой, таращила на меня глаза цвета миндаля.

Первое впечатление оказалось ошибочным: к стеклу они прижимали не одну открытку, а три, которые вместе составляли общую картину. Я еще сначала подумала, чего это они все трое вцепились в одну карточку. Когда я в нее вгляделась, меня мороз по коже пробрал. «Кристофоро Коломбо», – пробормотала я. В завораживающем кольце на открытке соединились птицы, убивающие друг друга. Цапля острым клювом насквозь протыкала грудь орла, распахнувшего крылья, по его оперению струилась кровь. Орел сидел на голове у пингвина, вцепившись когтями тому в глаза. У пингвина из-под крылышек тянулись рукоподобные конечности, покрытые перьями, которые откручивали цапле голову. Наметанный глаз успел отметить скраперские детали: складки tissue paper[6] мастерски передавали фактуру оперения орла, в рисунке цапли удачно сочетались штампы и нежная акварель, объемный силуэт пингвина выдавал хорошего специалиста по эмбоссингу[7], а нелепый школьный воротничок у него на шее был выполнен из тончайших кружев.

В уголке я заметила вензель – такой же, как на круглой штуке с шестеренками, а потом мое внимание снова приковали к себе птицы.

У меня закружилась голова. По руке пробежал знакомый ветерок – дыхание Меркабура – и тут же стих. Я замерла, не в силах пошевелиться – передо мной был живой Павлик. Сначала я увидела только попугая, а потом поняла, что стою в своей квартире, целой и невредимой, а в клетке передо мной – мой любимец, из шеи у него торчит куцее перо, и он прихрамывает, как обычно, на одну лапку. Я глубоко вдохнула и поморщилась: в комнате стоял затхлый запах, будто здесь давно не проветривали.

«Павлуша», – позвала я тихонько. Он повернулся ко мне хвостом. «Павлик, красотулька, это же я», – сказала я громче. Я хотела открыть клетку, но на ней висел маленький блестящий замок. Бедный мой мальчик, у него же там нет ни воды, ни еды, ни его любимой газеты. «Павлуша, подожди, я сейчас освобожу тебя», – сказала я и бросилась к ящику с инструментами, но, как назло, не могла найти в нем ничего подходящего. Я вернулась обратно. Павлик молчал и, нахохлившись, переминался с лапки на лапку. «Скажи мне что-нибудь», – попросила я его.

– Инга, не смотри! Не надо, Инга! – услышала я откуда-то мамин голос, потом меня кто-то схватил за руку и потянул от клетки.

– Подожди! Да отвяжись ты! – отмахнулась я и заорала на Павлика: – Ну чего ты молчишь, гадкая, самовлюбленная птица?!

Я глаз не могла оторвать от попугая, а руки мои между тем что-то нащупывали, комкали, складывали вокруг клетки. Павлик обернулся, вытянул шею и раскрыл клюв. Конечно, это же газета, его морковкой не корми – дай порвать в клочки газету. А что это я делаю? Я смотрела, словно со стороны, как мои руки обкладывают бумажными комками клетку, как я достаю из кармана зажигалку, как легко вспыхивает мятая бумага, как Павлик раскрывает короткие крылышки, вспрыгивает на жердочку и забивается в дальний угол клетки. Дио мио, что же я натворила! Я дернулась в порыве потушить огонь, но руки скрючились, словно их свело судорогой, пальцы едва шевелились.

– Инга, вернись. – Мама трясла меня за плечо.

– Да погоди ты!

Я не открывала глаз, я хотела досмотреть, чем все это закончится. Что за дикая фантазия? Мне бы никогда в жизни не пришло в голову поджигать клетку с Павликом!

– Фильсуффикация, – бубнила Аллегра. – Фильсуффикация, фильсуффикация, фильсуффикация.

Дио мио, да чего она там бормочет? Что еще за ерунда? Моя злополучная радость мешала мне сосредоточиться и как следует разглядеть картинку. Она вопила все громче и громче, если так можно выразиться по отношению к внутреннему голосу, во всяком случае, она перекрикивала все мои мысли. А я все еще смотрела, как огонь жадно лизал клетку, в которой металась, беззвучно открывая клюв, хромая птица.

– Ой, мы его теряем! – завопила Аллегра.

– Дурочка, да мы его давно потеряли, – прошептала я.

– Ой, и я потеряюсь! Ой, потеряюсь! – Теперь в голосе Аллегры звучало совершенно нехарактерное для нее отчаяние.

Комнату заполнил дым, каждый вдох теперь давался мне с трудом. Я попыталась вернуться в комнату к маме, вырваться с Того Света, но у меня никак не получалось.

А потом голос Аллегры стал приглушенным и далеким, словно доносился из-под ватного одеяла.

– Потеряюсь…

– Аллегра… ты чего… погоди, – с трудом выдавила из себя я, но ничего не услышала в ответ. Только глухая, вязкая тишина, только всполохи пламени, которые давно поглотили и клетку, и Павлика, и пожирают теперь последние остатки живого воздуха. – Аллегра, ты где? А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо, – тихонько напела я, подражая моей радости.

В плотном мареве, заполнившем комнату, я уловила запах, столь же неожиданно приятный, сколь и чуждый всему, что происходило вокруг. Аромат принес с собой радость, словно в толпе чужих людей я встретила старого доброго друга. Корица – так пахнут у мамы яблочный штрудель и вишневый пирог.

Раздался знакомый смешок, и мгновение спустя я ощутила на лице дыхание. Подул ветер, свежий весенний ветер – хулиганский, разноцветный, ветер, хранящий в себе сразу дождь и солнце. Языки пламени мгновенно погасли, дверца клетки распахнулась, в легкие ворвался прохладный воздух, а по груди у меня разлилась теплая боль. Эта боль рождала во мне странное удовлетворение, будто только ее я и ждала всю жизнь.

Мои ладони потеплели, я увидела Павлика и потянулась к нему, но клетка рассыпалась, и передо мной снова возникло окно, за которым ухмылялись три очень довольные физиономии. Я судорожно вдохнула, будто вынырнула на поверхность, рывком опустила жалюзи, бросилась в комнату, задвинула шторы и плюхнулась в кресло. Сердце колотилось как бешеное. Мама хмурилась и все еще сжимала в ладонях кулон.