— На весла! — крикнул Артемов.
Усевшись на носу с веслом, он стал поворачивать ладью кормой вперед. Это ему удалось. Волны перестали бить в борта. Но корма, ставшая носом, поднялась вместе с мотором, и Николай раскачивался, как на качелях.
— Давай заводи, включай мотор!
Николай только махнул рукой:
— Засорился, черт!
Нужно было отвинтить гайку, вынуть жиклер, продуть его и снова вставить. Но мокрые толстые пальцы Николая плохо повиновались, он боялся уронить в воду мелкую детальку и все пытался взять силой, прокручивая цилиндр в надежде, что мотор сам прочихнет проклятую соринку, попавшую в бак.
— Дядя Николай, давай я! Я ведь знаю, меня летчик учил, — приставал Ерошка.
Но Николай отталкивал его локтем.
А буря все нарастала. Ладью несло на юго-запад, как щепку.
— Дядя Николай, пусти, я прочищу жиклер! — кричал Ерошка.
— А ну, чего там, пущай сделает! — проревел бригадир.
Николай, отерев пот, отстранился.
Ерошка, как обезьяна, обвился вокруг мотора и, зажав в одном кулаке отвинченную гайку, другой рукой вынул сверкнувший медью жиклер и стал его сосать. У него не было сил продуть, и он отсасывал застрявшую пылинку, корчась и гримасничая, выплевывая бензин, сдобренный автолом.
Артем смотрел на него, не спуская глаз.
— Поддержи, упадет! — вовремя крикнул он Николаю.
Ерошке удалось вставить и завинтить жиклер над пенными волнами.
— Давай! — крикнул он.
Николай дернул бечеву. Мотор с треском заработал, и Ерошка, вцепившись в руль, направил лодку против волн. Теперь корма снова стала кормой. Волны не догоняли ее, оставаясь позади.
— Эй, смотри в оба! — кричал бригадир, перекрывая голосом шум шторма.
Ерошка смотрел в оба. Волны так разыгрались, что обнажали то здесь, то там скрытые водой предметы. Словно морские чудища, выглядывали то спереди, то с боков лодки пни с торчащими сучками, неубранные печные трубы, неспиленные телеграфные столбы, закрученные проволокой. Вот на такой насадишься с ходу, и все пропало… Чего это Володька закрыл вдруг глаза? Ерошка взглянул на его лицо, ставшее белым, потом вперед — и увидел с левой стороны столбы воды, с грохотом вздымающиеся к небу. Здесь море, волнуясь, обнажило самое дно свое, на котором покоилось кладбище. Ерошка увидел черную землю, белые камни могил и ржавые железные кресты. Ударяясь в высоко спиленные столетние ветлы, как об утесы, волны взметывались до низких облаков, гонимых штормом.
От этого зрелища рыбаки почему-то пригнулись, а Степан перекрестился тайком, облизнув воспаленные губы.
Мотор вдруг снова сдал, и лодку стали валять с борта на борт суматошные мелкие волны, толпящиеся здесь в беспорядке над бывшими холмами, оврагами и лесами.
Пока Ерошка опять отвинтил гайку, вынул жиклер, отсосал его и вставил обратно, в лодку наплескало воды по колени. Одежда на всех намокла. Каждый стал тяжелее вдвое. И хотя рыба почти вся смылась, лодка садилась все ниже, черпая теперь и бортами. Громадный невод, напитавшийся водой, как гигантская губка, давил ее своей тяжестью.
Оба челнока давно оторвались и унеслись куда-то по направлению к дому, словно сбежавшие от хозяев собаки. Только прорезь, набитая щуками, вела себя смирно, погруженная в воду.
Страшно стало, когда вышли в главный фарватер. Здесь леденящий ветер дул с необыкновенной силой, падая с неба. А волны разгулялись на просторе до трех-четырехметровой высоты. Как в эту кипень пускаться! Но спасение было там. За этой открытой водой смутно угадывался лес тихого залива, на берегу которого стояло село Погост Новый.
— Сымай сапоги! — взревел Артемов, осмотрев взбаламученное море.
И все торопливо стали разуваться, стягивая не только сапоги, но и портянки. Босиком не так сразу утонешь.
— Черпай воду бахилами!
Рыбаки принялись отчерпывать ладью, работая сапогами, как ведрами, и, когда она немного подняла борта, Артемов стал пересекать фарватер.
Ни дымка, ни паруса: все суда, получив предупреждение о шторме, укрылись. Иные на пристанях, другие — в тихих заливах. Помощи ждать не от кого. И пенять не на кого — сами пошли на риск, захотели сбегать на заповедные тони, ухватиться до шторма и взять урожай с синего поля.
Терпели бедствие молча, яростно откачивая воду сапогами.
Николай своим телом отогревал Ерошку, дыханием согревал, чтоб не зазябли его драгоценные тонкие пальцы, которыми он так ловко отвинчивал гайки и доставал упрямо засорявшийся жиклер. При каждой задержке волны настигали ладью и нахлестывали воды больше, чем ее вычерпывали. Все обессилели, а бушующему морю не виделось края. Быстро падали сумерки. В довершение бед мотор вдруг заглох намертво, никакие прочистки жиклера не помогали.
— Свечу забросало! — определил Ерошка.
С трудом, едва не сорвавшись в воду, он вывинтил свечу и принялся чистить ее от копоти, причитая со злостью:
— Разве так можно? А, на глазок? Что вы наделали, дядя Николай, переобогатили смесь! В бензин нужно добавлять масла сколько полагается одну двенадцатую, а не больше!
Теперь уж никто не смеялся над его бессильным задором.
— Эй, парень, — просяще сказал Артемов, — ты давай, давай дело делай! Тут и без тебя худо, погляди-ка назад!
Все обернулись. Позади, за белой пеной бушующих волн, словно гоня их перед собой, мчался плавучий остров. Его сдвинуло с места, и он парусил, гонимый бурей с севера на юг. Ветер свистел в голых ветвях деревьев. Дудел в гулкие дупла, как в трубы, словно давая сигналы какого-то бедствия. Это было так страшно, что Ерошка уронил свечу. Она упала в лодку. Пока искали, пока Ерошка вставлял ее, замешкались. Вокруг лодки появилась густая торфяная каша. Как щупальца спрутов, тянулись корни деревьев. Плавучий остров недаром сигналил беду — он разрушался. Заработавший винт с трудом промешивал торфяное месиво, мотор работал натужно, и ладья с трудом преодолевала кашу из сучков и торфа.
— Выбрасывай невод! — крикнул Степан с пеной у рта, озираясь. Облегчай лодку!
— Я те самого выброшу! — погрозил Артемов.
— Да ты что, бригадир, нам жизнь дороже! Выбросим невод — спасемся… Государство другой даст… а жизнь у нас одна! — Вадим бросился к груде сетей.
— Остынь, парень! — Николай вылил на него воду из сапога.
Артемов захохотал. И все рыбаки разразились смехом. Ветер хлестал их лица холодными брызгами, драл за волосы, запихивал в рот усы и бороду, а рыбаки хохотали. Все, кроме Ерошки. Он смотрел на них как на сумасшедших. Не выдержал и заплакал. И в это время мотор вдруг смолк — бензин вышел весь. Страшное веселье враз кончилось. Все молча уставились на остров, который нагонял ладью, грозя шатающимися деревьями. То здесь, то там, как громадные рыбины, высовывались черные деревья, грозя с размаху разбить ладью, протаранить.
— На весла! — крикнул Артемов.
Но никто не пошевелился. Рыбаки обезручели. Они сидели, бессильно опустив мокрые плечи. Подняться, ухватить весло ни у кого не было сил.
— Эй, ребятки!.. Орлы, ай тонуть будем? Вы что, дома ведь ждут! оглядывал он рыбаков, с трудом правя кормовым веслом по ветру.
И на эти жалостные слова никто не отозвался.
Волны захлестывали людей и снасти белой пеной, растекавшейся под ногами со змеиным шипением.
Артемов оглядел всех по очереди и остановился на Ерошке, смотревшем на него снизу вверх.
— Да вы что, совести у вас нет, топить мальчишку? Завезли, а теперь на вот! Его мать, чай-ко, на вас надеется, а вы?.. Степан, Николай, ай заснули?
Услышав обращенный к нему призыв старика, Николай, уронивший голову на невод, вдруг словно проснулся. Он поднял сжатые кулаки и выругался навстречу ветру, вызывая сиверко на бой. Затем, ухватив оба весла, бессильно болтавшиеся за кормой, так погрузил их в воду, что они согнулись.
— Легше! — испугался за весла Артемов.
— А вот легше! Я вот дам легше! — бессмысленно бормотал Николай, привставая и откидываясь назад на скамью всем громадным телом.
Весла гнулись, но не ломались, бросая ладью вперед. С каждым рывком она уходила от ударов волн. Гребни обрушивали пену, не достигая кормы. Черные комли деревьев таранили воду, не касаясь ладьи.
— Наддай! Наддай! — орал повеселевший Артемов, вращая всклокоченной бородой.
Рубаха на Николае лопнула; грудь его словно кто раздувал — он дышал шумно, раскрыв рот и временами отругиваясь, когда попадала пена, сдуваемая ветром с волн.
— Еще немного, еще чуток. Хвоей пахнет! Лес шумит, слышь!
При этих словах оплошавшие рыбаки оживились. Один за другим подняли головы, стали слушать шум, вдыхать запах близкого леса. Вадим ухватил одно весло, Степан — другое, и вдвоем заменили Николая, от которого шел пар.
Володька стал отчерпывать воду сам, без команды.
— Давай, давай, соколики! — радостно кричал Артемов. — Бей веселей, войдем в залив — и амба!