Мать поступила в новую, сельскую больницу, красиво построенную на берегу моря, а Ерошка пристал к рыбакам. Ей из окна дежурки видны смоляные лодки, невод на сушилах, суетящиеся перед отплытием люди. И даже издалека мать всегда угадает среди них своего сына.
Вот она вышла на высокий берег в чистом белом халате, который делает ее воздушной, круглой, похожей на облако. Сложила ладони рупором:
— По радио сказали — идет шторм!
— Знаем! — басовито отвечает ей Ерошка в настоящий рупор. — Пока придет, сбегаем и вернемся!
«Не рыбачка, — усмехается он про себя, — не знает, что рыба перед непогодой выходит разгуляться на мелкие места. Вот тут-то и надо прихватить стаю-другую леща… На моторе — это не на веслах, как прежде… Раз-два — и обернулись».
— Давай, давай, пошевеливайся! — негромко сказал бригадир Артемов.
И все стали действовать живей.
Это был старик с белой бородой и черными бровями. Ерошка побаивался его грозного взгляда и непонятной власти.
Артемов никогда не ругался, редко повышал голос. Но стоило ему крикнуть кому-нибудь во время работы с неводом: «Эй, прохиндей, не в полную силу тянешь!» — и человек бледнел. Это было самое худшее на свете, что мог услышать рыбак от бригадира.
В артели каждый должен работать на совесть: без напряжения всех сил трехсотметровый невод не вытянешь. Ловчишь, тянешь не в полную силу выгонят из артели с позором, как человека, недостойного товарищества.
Метнув взгляд на рыбаков, Артемов осторожно оглядел небо и скомандовал:
— Пошли веселей!
Он закинул в завозную ладью мотню невода, пяточный кол и шагнул сам. Рыбаки, похватав сумки с харчами, резво, как мальчишки, поскакали вслед за ним. Николай посильней крутанул заводную бечевку, мотор зафыркал, как норовистый конь, запенил воду — и поплыли-поехали. Следом резво побежали два челнока и прорезь — дощатая лодчонка с крышкой с прорезами, в которой возят рыбу.
Забравшись на невод, Ерошка блаженствовал. Утопив босые ноги в мягкие, нагретые солнцем сети, он все глядел назад — есть примета: «кто оглянется — тот вернется».
Мать еще долго виднелась на берегу, белея и тая, как облако, пока не слилась с деревьями, домами, с землей.
Хорошая она у него, да «жизнь еще мало понимает», говорит бабушка. Вот недавно пристала, как к маленькому:
«Чего это ты, сынок, все с рыбаками да с рыбаками, почитал бы лучше книжку, с нами побыл бы».
Бабушка тут же вступилась:
«Мальчишкам мужская компания нужней всего, а безотцовщине в особенности!»
Мать смутилась, почуяв в этих словах всегдашний скрытый упрек.
«Езди, езди с рыбаками, дружи, дружи с большими. Хороший человек не хуже книжки. В каждом своя сказка», — говорила старая и гладила внука шершавой рукой.
…Навстречу мчится ветер, живой, как в сказке. Треплет волосы. Обдает брызгами. От него пахнет, как от рыбака, — смолой, рыбой, водорослями.
Ерошка, повернувшись к товариществу, разглядывает рыбаков, дремлющих под шум мотора, и воображает, будто это все книжки. И потоньше и потолще. И в разных обложках.
Вот под названием «Николай». Книга толстая, недоступная, всем видом своим говорит: «отстань», «не трогай», «я не для маленьких».
Зато под названием «Володька» — книжка открытая, полная знакомых песен. Веселый парень — вернется с рыбалки, гармонь на плечо и пошел. Прямо в бахилах шатается из конца в конец по селу, гудит всю ночь. Когда ест, когда спит? Если его надо срочно найти, беги туда, где гармошка пилит, девчата смеются.
Есть и книжка про политику: «Вадим». Этот все знает. На все ответ дает, как газета.
А «дед Артемов» — книжка с картинками. Обложкой не взяла, заплатанная, до дыр зачитанная, в замусоленном ватнике. А раскрой забудешь весь свет. Тут и про старину, и про новину, и про ребят, и про зверят. Про то, как прежде были лес да поле, а теперь синее море. Как скрылись под водой леса и пошли дивные чудеса. В бывших печках толстые сомихи икру мечут, а усатые сомы на загнетках стоят и хвостами ершей отпугивают, чтобы икру не сожрали. Глазастые окуни от морского волнения в трубы прячутся, а скользкие налимы в беличьих дуплах живут. Черные дубы в подводном лесу без шума стоят, а вокруг веток плотвички вьются, как птички, только что не поют. В дремучем бору, где старик, бывало, медведей стрелял, щуки бродят — полосатые, как тигры… Вот какой интересный дед сам на дне моря жил! А как поставили плотину у Рыбинска да стали деревни на новые места перевозить, сел в свою избу и уехал. Да, вот так и поехал. Вместе с соседями. Явились к ним в деревню тракторы, подвели под дома санные полозья, стронули — и пошел! Избы едут — улицы стоят. Собаки бегут — жители у окошек сидят, на дорогу поглядывают и из самоваров чай пьют… Вот какие картинки есть в этой книжке!
Рассмеялся Ерошка. Рыбаки удивленно на него поглядели. Чего тут смешного, когда впереди, на самой лучшей лещевой тоне, чужие лодки плавают!
Замечтался и чуть не прозевал… Теперь и Ерошка увидел. Что за лодки в открытом море? Откуда они сплылись? Что за люди явились на чужие тони? Все море поделено между бригадами на участки, как колхозные поля. Неужто браконьеры осмелились среди бела дня? Что ж теперь будет? Загорелись глаза у Ерошки: «Эх, морское сраженье бы…»
Сразу перебежал на нос ладьи. Но, увы, сражаться не с кем. В разномастных лодках сидели какие-то старушки, женщины, дети. Никто не закидывал сетей, никто не вытягивал невода. Все нехотя ели. Иные плакали и причитали жалобными голосами. И, хотя ярко светило солнце, в руках у старух теплились восковые свечки, отражаясь в воде желтыми цветками.
Бумажки от конфет и яичные скорлупки плавали вокруг игрушечными корабликами.
Застыл на носу изумленный Ерошка.
Николай приглушил мотор, словно боясь спугнуть чудо на море. Артемов снял шапку и махнул рукой, чтоб объезжал стороной.
— Пути не будет, — потихоньку сплюнул в воду Степан.
Хотелось спросить: что, почему? Но рыбаки примолкли смущенно и Ерошка не решился лезть с расспросами — не маленький. Потерпи, все узнается.
И вскоре новое чудо морское отвлекло его. Показался плавучий остров. Это громадный кусок торфа со дна моря всплыл, как пробка. Лес, растущий на нем, вместе с корнями выдрал и поднял. Деревья-утопленники страшно тянут к небу голые синие сучья, ракушки пристали к ним, водоросли. Словно белые гребенки, торчат в ветвях скелеты рыб. Жуткое дело. Гоняет его по морю туда-сюда, постоянного адреса нету. Он может привидеться и там и здесь…
Вот побывать бы на нем! Нет, проехали мимо.
Куда это правит Николай? Ага, на «лесные поляны».
Сейчас будут по лесным просекам невод тянуть, а на поляны вытягивать. Кому сказать — смешно покажется, а ведь и в самом деле так.
Прищурившись, Ерошка разглядывает водную гладь, стараясь угадать знаменитую «зайчиную банку».
Банка — это по-морскому подводный холм. В тихую погоду здесь, на мели, столько малька греется, что от мелкой рыбешки вода серебристо рябит. А в бурную — издалека видно, как волны взбивают пену. И вода здесь черна.
«Смотри, Ерошка, вон русалки водяному голову намыливают — купают старика! А ты все не веришь!» — всегда смеются рыбаки при виде шапки пены на «зайчиной банке».
Хорошее местечко. Водоросли мягкие, вода теплая и всего по колени! Бегай сколько хочется, как по деревенской луже, это посреди самого синего моря!
Стоп! Здесь и заглушили мотор. Тихо подплыли. С высоты ладьи было видно, как малек то прихлынет, то отхлынет, будто кто из глубины засевает подводный бугор овсом.
Пока завозили невод, Ерошка носился кругами по мелководью, как выпущенный на волю теленок. Щурята от его ног стреляли в разные стороны, оставляя дымные струйки, словно реактивные самолеты. Вдруг вода заколыхалась, и поднявшаяся волна медленно пошла обратно.
— Эй, берегитесь, проглотит!
Ерошка, поджимая ноги, бросился прочь и вскочил на прорезь. Это громадная щука сплыла на глубину. Заспалась на мели, а он ее спугнул.
И все-таки ввалилась зубастая в невод. И не могла уйти. Несколько раз выплывет из мотни, высунет рыло, посмотрит на рыбаков злыми глазами и обратно в мотню.
Но, кроме нее, ничего хорошего в неводе не оказалось.
Так, мелочь да ерши облепили всю сеть, как репьи. Экие ведь злюки! Не растопырь колючки, так проскочили бы сквозь крупную ячею. Нет, топорщатся, злятся и застревают.
— Давай обирай, Ерошка, бабушке на уху!
Рыбаки в насмешку уверяют, будто бабушка обожает ершей, а она каждый раз просит:
«Не носи ты домой этих колючих, принеси настоящей рыбки».
Не понимает, что рыбак он еще не настоящий, в доле не участвует и берет только то, что все равно выбросят. Вот и обирает себе в кошелку ершей, укалываясь о вредные шипы.
— Да, а рыбы-то нету, — процедил сквозь зубы Степан, засовывая громадную щуку в прорезь. Он всегда любил хватать самую крупную рыбу.