Читать интересную книгу Защита Лившица: Адвокатские истории - Владимир Лившиц

Но это оказалось не бесспорным. Врачи посоветовали ей пройти небольшой курс лечения с целью коррекции психического состояния. Только в ходе этой коррекции Варвара узнала себе цену. Живя в городе, она, что называется, заягодела: чуть ли не вдвое похудела, сменила весь гардероб, стала одеваться как городская, посещала концертные залы и выставки. На одной такой выставке она встретила настоящего англичанина, который в свои шестьдесят пять выглядел лучше, чем ее Василий в сорок пять. Варвара не знала английского, он не знал русского, и на каком языке они общались, неизвестно. Но понимали друг друга с полуслова, потому что у любви один язык.

Когда виза англичанина заканчивалась, он предложил ей руку, сердце и жизнь в пригороде Лондона. Июльская ночь, Василий и конские болезни казались далеким прошлым и не имели теперь никакого значения. Варвара вылечилась от этого и полностью отдавала отчет своим действиям.

Приехав в поселок, для того чтобы уладить всякие формальности, она больше всего боялась объяснений с Василием. Но оказалось, что он давно уже живет у Надьки и в ожидании компенсации морального вреда пропил будущий мотоцикл с коляской и собственной печенью.

Как ни уговаривал ее Пердуто не отказываться от заявления, что ни говорил о чести, достоинстве и справедливом возмездии, Варвара написала в прокуратуру письмо с просьбой не наказывать Лешку и забыла обо всем. Лишь приусадебный участок в пригороде Лондона иногда напоминал ей об их с Василием огороде. Но никакой печали эти воспоминания у нее не вызывали.

Через месяц действия Лешки квалифицировали как мелкое хулиганство, и дело утонуло в архиве Звероградского суда.

* * *

Однако в самом начале мы говорили о местном музее с портретами участников тех событий, и было бы неправильно оставлять дело в пыльном архиве.

Через год, в таком же жарком июле, Лешка повез лошадей знаменитой звероградской породы в Англию на выставку. Одну лошадь купили для конюшни Ее Королевского Величества, а Лешке предложили поработать в этой конюшне берейтором. Сначала полгода, затем еще год. Потом к господину берейтору приехала Светка с тремя детьми.

На деньги от проданной лошади, выращенной и обученной Лешкиными мозолистыми руками, конезавод имени маршала Буденного или 1-й Конной армии построил такие конюшни, в которых не нужно было стоять по колено в навозе. Еще открыли музей коневодства. Остальные деньги, как водится, потихоньку разворовали.

Недавно Лешка прислал мне по электронной почте фотоснимок – его дети с членами королевской семьи держат под уздцы великолепную тонконогую скаковую лошадь.

Лешка и Варвара – мои герои, и я могу делать с ними все что угодно. Поэтому туманным осенним вечером они снова встретились недалеко от Вестминстерского аббатства. Но не узнали друг друга. Она – благообразная дама бальзаковского возраста, а он – преуспевающий отец семейства в дорогом костюме и начищенных до солнечного блеска ботинках.

Полеты Абрикосова

Не люблю ездить на машине в сумерки, когда еще не темно, но уже не светло, когда с неба падает еще не снег, но уже не дождь. Погода отвратительная, да вдобавок какой-то чудак на полуразвалившемся драндулете пытается обогнать. Пропускаю его вперед, но у светофора мы снова встречаемся, и он зачем-то сигналит. Я уже приоткрыл окно, чтобы высказаться, но чудак сам выскочил из своего драндулета и направился к моей машине. Для такого рода непредвиденных случаев у меня под сиденьем лежит баллонный ключ с тяжелой рукояткой. Подозревая, что случай уже наступил, я вытащил ключ из-под сиденья и приготовился к разговору.

Но чудак, подойдя к моей двери, стал улыбаться и распростер руки, словно для объятий:

– Львович!!! Ты что, не узнаешь?!

Знакомые интонации, знакомая улыбка… Я положил ключ обратно. Черт возьми – конечно, я его узнал! Вот это встреча!

* * *

Миша Абрикосов по прозвищу Абрек, мой старый клиент, вор-романтик, поэт-рецидивист.

Почти всю свою жизнь Абрек отдал государству. До четырнадцати лет он жил на Севере в детском доме, где всем давали одну фамилию – Абрикосов. Придумал ее завхоз детского дома, для которого малодоступный субтропический фрукт был символом сладкой и радостной жизни. Но фамилия не очень помогла многочисленным братьям Абрикосовым, в том числе и моему герою.

Первый раз он сел за кражу мотоцикла. Этот мотоцикл он разобрал на запчасти, которые в течение месяца потихоньку продавал на авторынке. При продаже спидометра его и взяли. И если бы не еще с десяток квартирных краж, о которых Абрек сам рассказал ментам, ему, возможно, дали бы условно. Но откуда малолетке было знать, что признание – это самый короткий путь на зону.

Аттестат зрелости он получил одновременно со справкой об освобождении. Помимо знаний, предусмотренных школьной программой, Абрек усвоил еще кое-что факультативно в лагерном кружке «Умелые руки». Отключить автомобильную сигнализацию и угнать машину он мог за полторы минуты, колеса снять – за минуту, справиться с дверным замком – за сорок секунд. Кроме того, Абрек по фене совершенно мог изъясняться и писал похабные частушки, рисовал карандашами розовые червонцы, на которых Ленин выглядел как живой, а носовые платки с изображением выдуманных им голых баб в стиле Рубенса пользовались в зоне неизменным успехом.

Выйдя на свободу, Абрек задумался, в каком направлении ему развивать свои таланты, кем быть. «Быть шофером хорошо, а летчиком лучше, – вспомнил он школьную программу. – Я бы в летчики пошел, пусть меня научат». Он мог бы летать, у него были для этого и талант, и вдохновение, но не было взлетной полосы и сил для отрыва. Абрек выбрал факультативный вариант жизни и пополз по земле, цепляясь умелыми руками за все, что плохо лежит. Но, кем бы ты ни был, всегда найдется тот, кем быть лучше. Так он сел во второй раз, а потом еще и еще.

Мы познакомились между его четвертой и пятой ходкой. К тому времени Абрек был уже авторитетным человеком. В свои двадцать восемь лет он отсидел двенадцать, и с учетом четырнадцати детдомовских лет получалось, что на свободе Абрек пробыл всего два года. Так уж сложилась его жизнь.

* * *

Бабаевская нефтебаза стала банкротом. Нечем было платить зарплату, нечем рассчитываться с поставщиками. Многие предприятия постигла тогда эта печальная участь. Будучи банкротом, нефтебаза сдавала свои емкости в аренду мелким частным предприятиям, собственниками которых были бабушки. Емкости никогда не пустовали, и бензин поставлялся таким же мелким автозаправкам. Автозаправки, в свою очередь, тоже находились в аренде у бабушек, но у других. У абстрактных бабушек состояли на службе конкретные пацаны, видимо внуки, которые каждый вечер забирали наличность и привозили ее обратно на нефтебазу. Хранили наличность по-стариковски – не в банках, а в мешках. Эти мешки ночью забирали внуки других бабушек и куда-то увозили. Все бабушки были связаны между собой узами, невидимыми ни правоохранительным, ни налоговым органам.

Собственно говоря, видеть эти узы органам было необязательно, потому что часть содержимого мешков так или иначе все равно поступала к ним, но уже в ином качестве. Законы диалектики хоть и перестали быть марксистско-ленинскими, но продолжали действовать на бабаевской нефтебазе: количество переходило в качество, которое порождало другое количество, плавно перетекающее в новое качество, умножавшее уже существующее количество в несколько раз. Тот же марксизм, только в профиль.

После четвертой ходки Абрек поступил на службу к одной из бабушек. Совмещая должности грузчика, инкассатора и экспедитора, он раз в неделю приезжал на закрепленные заправки, грузил в машину мешки, отвозил их на нефтебазу и сдавал кому нужно. Однако постепенно монотонность и отсутствие адреналина стали пагубно действовать на молодой организм. Еще больше угнетало то, что мешки сваливались, как мусор, в углу комнаты, запиравшейся на совершенно смешные замки. По двадцать секунд на каждый. Мог ли Абрек представить себе, что будет свободно возить такое количество капусты и получать за это всего лишь зарплату.

Эх, бабушки! Разве можно так искушать людей? Разве можно пускать… Нет, я не хочу сказать «козла в огород», потому что за «козла» можно ответить. Но у любого живого существа есть условные и безусловные рефлексы, а с природой не поспоришь. Чувства подсказывали – возьми. Разум говорил – придумай способ. Несколько дней Абрек думал, присматривался. Свобода передвижения была лишь видимостью. На самом деле каждый рублик был посчитан и учтен. Взять просто так было бы равносильно подписанию смертного приговора без суда и следствия. Инсценировать разбойное нападение на инкассатора – слишком наивно. Бабушки сами с этого начинали. Вычислят моментально. И Абрек снова думал и присматривался. Присматривался и снова думал. «Так трусами нас делает раздумье», – любил говаривать один датский принц. Абрек никогда не был трусом и прекратил раздумывать.