Состав возницынской команды сам по себе интересен настолько, что стоит привести его полностью.
Возглавляет ее священник отец Иоанн - должность, повидимому, обязательнаядля каждой мало-мальски значительной группы русских людей, отправлявшейся за рубеж. Неясно только (из бумаг Возницына этого не видно), принимал ли он участие в формировании тактической линии делегации на переговорах или же его функции сводились к непосредственным обязанностям спасению душ и наблюдению за нравственным обликом сотрудников посольства.
Далее следуют дворяне, переводчики и подьячие, которых мы определили бы сегодня как "оперативно-дипломатический состав делегации". Их было всего 10 - 11 человек. В числе дворян были два брата Возницына - Андрей и Иван, а также Владимир Борзов, приехавший недавно из Москвы с подарками для императорского дома. Скорее всего именно с ними обсуждал посол повседневные дела. Но в переговорах с союзниками или с турками они участия не принимали. Возницын, который подробно сообщал в Москву о каждой такой встрече, всегда упоминал об участвующих в них переводчиках и подьячих. Но ни разу имена дворян не встречаются.
Если "оперативный состав" делегации Возницына, по нашим сегодняшним понятиям, довольно-таки скромен, то "технический персонал" чересчур велик. На первом месте стоит собольщик при меховой казне из московских посадских людей. Каждое русское посольство везло тогда с собой много мехов, в основном соболей, для подарков, а порой и попросту взяток. Русские меха очень ценились и в те времена. Поэтому в состав делегации включался меховщик, или собольщик, который отвечал за сохранность и перевозку мехов. В делегации были свои сторож, церковник, конюший, погребничий, 2 пажа, 3 трубача, 4 гайдука, 5 слуг посольских, 5 поваров, 12 конюхов и "челяди дворянской и подьяческой и иных чинов" - 15 человек.
В целом в делегации Возницына было 60-70 человек. Не так уж мнот, если учесть, что им действительно пришлось стоять в чистом поле, обеспечивая себя всем необходимым для жизни и работы. Делегации, которые выезжают за границу сейчас, бывают не меньше, хотя живут в отелях и пользуются услугами посольства.
Что же касается пажей, трубачей и гайдуков, то в те времена без них было нельзя. Не поняла бы иностранная общественность. Ведь по той роскоши и торжественности, которыми обставлялось появление посла, судили о политическом весе государства на европейской арене.
Польский посол Ян Гнинский, например, незадолго до описываемых событий, въезжая в Константинополь, пытался поразить турок невиданной роскошью. Его шествие открывали 38 повозок с багажом. За ними ехали богато разукрашенные кареты посла и две кареты с прислугой. За отрядом янычар следовали 40 польских дворян в одеждах из розового шелка, расшитого серебром, и 28 лошадей с конюшими в ярких красных одеждах, Потом 4 трубача, 12 пажей, рыцари немецкие и французские, еще 30 польских дворян, наконец, польские гусары в великолепных мундирах. Сам посол блистал одеждой, усыпанной драгоценными камнями. Его окружали 12 гайдуков в красных одеждах с серебряными застежками и в шляпах с султанами из перьев цапли. Шествие замыкали б пажей и 50 драгун в синих мундирах и красных ментиках. Подковы лошадей пана Гнинского были серебряными и еле держались на двух гвоздиках, дабы во время шествия они могли быть потеряны и подобраны любопытными зрителями, которые, несомненно, подивятся богатству и могуществу короля Польского.
Как и предвидел Гнинский, великолепие его появления в Константинополе не осталось незамеченным. А одна из подков была даже показана великому визирю. "Этот гяур, - сказал он, - подковывает лошадей серебром, но его собственная голова из свинца, так как посланный государством бедным, он расточает то, что оно может дать ему лишь с большими усилиями".
Так что наш Прокофий Богданович выглядел куда как скромно.
ГЛАВА VI ЛЕГКОМЫСЛЕННЫЙ КОРОЛЬ
Под вечер 18 июня, когда начала спадать душная жара, войско Шеина расположилось на высоком лесном берегу Истры*.
Уже несколько дней стояли бунтовавшие стрельцы в деревне Сычевка неподалеку от Воскресенского монастыря, называвшегося еще и Новоиерусалимским. Их люди, побывавшие в Москве, принесли весть, что там смятение великое. Бояре и дворяне начали разбегаться по деревням. А народ в слободах только и ждет их, стрельцов.
Тут бы и действовать, но как всегда началась разноголосица: одни требовали идти на Москву, другие предлагали слать гонцов поднимать Дон и казаков. И только под вечер, вволю накричавшись, решили стрельцы идти прямо на Москву.
Это была их роковая ошибка. Прими они такое решение парой часов раньше или займи они Воскресенский монастырь, судьба России могла бы сложиться по-иному. За мощными крепостными стенами монастыря стрельцы выдержали бы долгую осаду. А в чистом поле перевес сил был не на их стороне.
Только-только успели расположиться на позициях солдаты Шеина, как на зеленом лугу, спускавшемся к речке Истре, появились стрельцы. Они явно не ждали нападения и спокойно брели, закинув за плечи тяжелые мушкеты и бердыши. Заходящее солнце рельефно освещало неуклюжие фигуры, пробирающиеся сквозь заросли высокой травы.
Тут-то из-за кустов густого ивняка весь в железных латах выехал им навстречу генерал Гордон. Стрельцы хорошо знали его по азовскому походу. Спокойно и даже вроде бы дружелюбно, как солдат солдатам, хотя и на ломаном русском языке, он посоветовал:
- Ночь близка, а Москва далеко - сегодня все равно до нее не добраться. Не лучше ли стать лагерем на ночлег места на лугу много. А утро вечера мудренее.
Поколебавшись, стрельцы послушались Гордона, тем более что никак не ожидали встретить здесь правительственные войска. Но Васъка Зорин успел-таки сунуть Гордону петицию. В ней - жалобы на притеснения, которые пришлось пережить стрельцам за последние годы. На службу, полную лишений и мук, в Азове и других окраинных городах. На козни "еретика Францка Лефорта", который при штурме Азова подвел подкоп не под крепостные стены, а под шанцы стрельцов, и потому после взрыва погибло сразу 300 человек. Ну и прочая ерунда, вроде того, что на Москве "всякому народу чинится наглость", так как слышно, что идут немцы и учинят брадобритие, курение и урон благочестию. На этом челобитная обрывалась. По словам Зорина, он не успел дописать ее, потому что начался поход, а потом появились государевы войска.
Что ж, в жалобах стрельцов были свои резоны. После падения Софьи стрелецкие войска, бывшие всегда на особом положении, стали намеренно подвергаться унижениям. В потешных сражениях под селом Преображенским им всегда выпадала роль проигравших. А под Азовом стрельцы понесли уже серьезные людские потери. Правда, они презирали, как ненужную выдумку, рытье окопов и других земляных укреплений и не желали подчиняться приказам иноземных офицеров.
К несчастью для стрельцов, обе азовские кампании показали их полную непригодность (особенно в сравнении с солдатскими иголками) к ведению современной войны и с точки зрения дисцкллины, и с точки зрения боевых качеств. Увы, в Москву после Азова вместе с царем вернулись уже не стрельцы, а солдаты. Стрельцов же оставили в Азове или разбросали по дальним гарнизонам на границе.
Это нарушало все прежние традиции. Потому что именно стрельцы должны были нести охрану Кремля, жить вместе с семьями в московских слободах и помимо службы заниматься еще каким-либо выгодным делом. Теперь с нововведениями Петра вся эта райская жизнь закончилась...
* * *
Вечер прошел тихо. Стрельцы разбили лагерь на лугу, а государевы солдаты стали окапываться на высоком берегу, расставляя пушки так, чтобы взять под перекрестный огонь весь луг.
Когда же стало рассветать и первые лучи солнца пронизали густой ельник на высоком берегу Истры, изумленные стрельцы увидели ровный ряд 25 медных пушек, жерлами направленных прямо на них А чуть ниже по склону - ровные цепи Преображенского полка. По левую руку, ну прямо как на картинке, замерли 500 драгун, а по правую, закрывая московскую дорогу, стояли остальные войска.
Не успели стрельцы опомниться, как на мокром от утренней росы лугу снова появился Патрик Гордон.
Разговор начался мирно. Правда, стрельцы требовали, чтобы Гордон зачитал их петицию солдатам. Но он объяснил, что сделать этого никак не может: ведь их петиция - призыв к мятежу.
Однако тут же он стал говорить о милосердии Петра. Стрельцам нужно вернуться в гарнизоны, и все образуется. А мятеж ни к чему хорошему не приведет. Если их просьбы будут изложены в подобающих верноподданнических выражениях, то они будут удовлетворены, а стрельцы не понесут наказаний.
Но стрельцы стали шуметь, что не вернутся на границу, пока не повидают своих жен в Москве и не получат все причитающееся им жалованье. Гордон убеждал их одуматься и даже обещал выплатить жалованье.