ГЛАВА VII ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ БУДНИ
В Государственном Историческом музее в Москве хранится небольшая серебряная шкатулочка за 1 3558. На ее крышке рисунок. Сверху - река, и стрелкой показано, куда течет. Внизу - двухэтажное здание, а вокруг шатры и войска - пешие и конные. Откровенно говоря, ничем не примечательная коробочка, и взгляд на ней едва ли задержится.
Но как интересно все меняется: стоило мне узнать, что это единственно известное, а может быть, и дошедшее до нас изображение Карловицкого конгресса, на котором трудился Прокофий Богданович Возницын, как коробочка эта совершенно преобразилась в моих глазах. Красивее, что ли, стала, изящнее, а главное - какой-то совсем близкой. Я и раньше сталкивался с такими чудесными превращениями. Ведь вещи, особенно предметы искусства, как и люди, живут своей жизнью. И если удается соприкоснуться с ней, то между тобой и этим предметом возникает невидимая связь. Так, очевидно, случилось со мной и шкатулочкой из щукинской коллекции.
Кто и зачем выгравировал на ней изображение Карловицкою конгресса? Работа, похоже, немецкая. Надписи на латыни. Но это еще ни о чем не говорит.
Главное - как и какими путями она попала в Москву? Через какие руки прошла? Неизвестно. А вдруг ее привез сам Возницын? Фантазия, ни на чем не основанная. Но все же мимо этой серебряной безделушки, наверное, и вы теперь не пройдете, а, будучи в Историческом музее, еще и спросите, где же она?
* * *
Мало-помалу струги Возницына приближались к тому месту, которое изображено на шкатулке. Долгими были дороги 300 лет тому назад. Сегодня этот путь занял бы от силы день-два, а тогда - две недели.
Поэтому только 5 октября добрался Прокофий Богданович до Петервардейна. Появление русских у стен этой полуразрушенной крепости на Дунае выглядело внушительно. Перед стругами плыли в лодках 150 австрийских солдат, которые нещадно били в барабаны. В своем дневнике, однако, Возницын делает весьма грустную заметку:
"Петр-Варадын городец на горе, весь разсыпан и разорен, только немцы, для осады, некоторые кругом его учинили басшпионы и шансы; под ним домиков с десять убогих, в которых всех союзных послы поставлены..."
Но и здесь нельзя расслабиться Прокофию Богдановичу. Уже на следующий день секретарь английского посла передал ему "постановление" объявить с обеих сторон "армистициум или перестание оружием на все время конгресса", то есть перемирие.
Задетый тем, что его обошли при принятии этого решения, Возницын протестует: "Достоит бьыо о сих делах посоветоваться и с ним, великим послом". Сам же хорошо понимает, что нужно согласиться с этим "постановлением". Да и нет в нем ничего такого, что противоречило бы интересам Москвы. Одно обидно - опять за его спиной дела-вершат. Но нет времени на капризы, как ни велика обида, иначе вообще можно остаться не у дел. Тем более что предстояло решать щекотливый протокольный вопрос, кому где стоять.
Для этого в Вене второму австрийскому послу, изящному графу Марсилию, была поручена деликатнейшая миссия отвести каждому из послов подобающее ему место на берегу Дуная. Вот тут-то и запахло порохом, как перед хорошей битвой.
Прямо скажем - не было в те далекие времена в дипломатической практике вопроса более щекотливого, чем размещение.
По иерархической лестнице Европы ХVII века с ее многочисленными ступенями и ступеньками карабкались короли, князья, герцоги и бесчисленные курфюрсты. На вершине ее стоял император Священной Римской империи. Но и его первенство не было бесспорным: императора теснили французский и английский короли. А дальше вниз вообще начиналась невообразимая свалка: каждый старался не просто прыгнуть на ступеньку выше, но й спихнуть вниз другого. И побуждало к этому не только тщеславие.
Это сейчас все согласны с суверенным равенством государств. Поэтому и за стол переговоров садятся без особых споров в порядке алфавита. А тогда каждое государство норовило показать, что оно главнее другого. И тяжбы шли бесконечные, потому что размещение, рассадка за столом и другие протокольные вопросы отражали вес и значение каждого государства в изменчивой системе европейского баланса. Попробуй после этого сесть ниже своего соперника или сказать слово после него - сразу попадешь в государственные преступники. По этой причине и спорили до хрипоты.
Конечно же, Прокофий Богданович был преисполнен решимости не уронить чести русского царя. Пусть первое место при размещении будет принадлежать представителям австрийского императора. Но следующее по старшинству место, справа от них, должен занять он, представитель русского царя. В этом Возницын был глубоко убежден.
Но на это же место, как оказалось, претендовал и пан Малаховский. Надменно держался он с "дохтуром" Посниковым и имя "царское всячески принижал". Польский король-де выше царя московского, так как второй всего лишь "дукатский князь", герцог, или по-русски Великий князь, а царем писаться стал лишь при Иване Васильевиче Грозном.
Тут явно пахло политическим оскорблением, которое требовало достойной отповеди. Поэтому всем посольством засели русские дипломаты за документы и в ответе привели многие выдержки из прежних обращений польского короля, в которых содержится полный титул русского царя. Может быть, язвит Возницын, польский посол те документы "не читал, или чел, да не памятует". Тут Малаховский и сам сообразил, что зашел слишком далеко, и прислал людей с извинениями. Но взаимная обида, засевшая как заноза, все же осталась.
И почти выиграл спор Прокофий Богданович, да подвели австрийцы, хотя раньше держали сторону русских. Возницын сам видел, что на чертеже у графа Эттингена ему отведено место справа, а поляку - слева. Теперь же австрийцы стали говорить, что чертежа больше не существует и пусть каждый сам выбирает себе место, которое ему полюбится в Карловицах. А им, цесарцам, назначать место-де "непристойно", так как земля эта не цесарская и не турская, а ничейная.
Приходилось все начинать сначала, тем более что в середине октября союзники двинулись в Карловицы и борьба за места предстояла уже не на словах... Тут у нас помимо свидетельств Прокофия Богдановича есть еще один интересный источник - записки венецианского посла кавалера Рудзини.
Конгресс, пишет он, размещался не в городе и даже не в деревне, а в чистом поле, "расположенном частию в глубине небольшой долины, частию по возвышенностям нескольких прилегающих к Дунаю холмов, под местечком Карлович, в расстоянии получаса от него". На поле уже бьии обозначены места для квартир цесарцев. Остальные должны были занимать места по желанию. Рудзини хотел сделать это одновременно с другими союзниками, но московский посол не стал ждать. Он первым ступил на поле и занял место справа от цесарцев, Польский посол был взбешен. "Из этого случая, - продолжает Рудзини, - возник довольно сильный спор между поляками и московитами. Люди польского посла пытались силой прогнать людей московского посла с занятого места, но это им не удалось, и поляк остается в барках, выражая с бранью свою злобу, протестуя перед прибывшими 14 октября цесарцами". Он заявил даже, что не примет участия в конгрессе, не получив дальнейших инструкций от короля.
Но Прокофий Богданович и бровьюне ведет, делая вид, что знать ничего не знает. Когда его посещает австрийский посол граф Марсилий и говорит, что слышал о ссоре людей московского посла с "другими людими", Возницын хитрит - у людей ем никакой ссоры ни с кем не было. А если была, о чем он ничего не знает, и граф Марсилий хочет это дело уладить, то Прокофий Богданович ему за это благодарен.
Итак, московский посол занял почетное место, польский посол сидит обиженный у себя на струге, союзники в полной растерянности, и ни о каких переговорах с турками пока и речи быть не может. Эта ситуация не на шутку беспокоит австрийцев. Выход из создавшегося положения они видят в том, чтобы перенести лагерь на другое место, с тем чтобы устранить сам предмет спора. Тем более что предлог для этого есть: посредники и турки считают выбранное для конгресса место неудобным. Поэтому граф Марсилий спешит объявить о перемещении лагеря ближе к Петервардейну, пока слухи о разногласиях не дошли до турков.
А на новом месте, чтобы избежать распрей, австрийцы предложили такой план: на берегу Дуная будет вычерчен огромный квадрат, и каждая делегация займет место на одной из его сторон. При этом и письменно и устно давались заверения, что ни у кого не будет преимуществ и все будут в одинаковом положении. Чтобы и на этот раз дело не сорвалось, граф Марсилий спросил согласия всех послов, Никто не возражал. Поворчав, согласился и пан Малаховский, заявив, что станет где угодно, но только не рядом с московским послом.
Однако и теперь размещение не прошло гладко. На этот раз польский посол повздорил с венецианцем. Поляк, злорадно записал Возницын, и дальше скандалы чинит: на месте, где уже стоял венецианский посол, свою палатку поставил, да еще спиной к нему. Снова началась склока, которая продолжалась несколько дней. И только 21 октября поляки перенесли палатку.