не сказал.
– Да? А разве феи существуют на самом деле?
– Ну, – Аустов запнулся, ответ на простой детский вопрос неожиданно потребовал гораздо больше времени, чем можно было бы ожидать. Его рука снова коснулась лежащего в кармане сложенного листа плотной шершавой бумаги, – я… не знаю.
– А раньше ты говорил, что существуют. Выходит, ты меня обманывал?
– Я и в самом деле не знаю, – старик тяжело вздохнул.
– Если бы я встретила настоящую фею, то попросила бы ее дать мне длинные красивые волосы! – девочка мечтательно зажмурилась.
– У тебя и так чудесные волосики, – Аустов провел ладонью по ее жиденькому короткому ежику.
– Да ну! Я хочу длинные! – Сью в своем простодушии не заметила, как дрогнул голос ее деда. – А еще я хочу белое платье, как у Ани!
– Обязательно.
– А еще я хочу…
– Не многовато ли ты хочешь? – нахмурился старик. – Так и запутаться недолго. Составь-ка ты список… а лучше нарисуй.
– Дай альбом!
– Э-э-э нет, рисовать будешь завтра, а сейчас спи, – он наклонился и поцеловал внучку в лоб.
– Я нарисую себя и фею. И у нее будет такая волшебная палочка…
– Завтра, – Аустов поднялся и выключил свет, – все это завтра. Спокойной ночи!
Он вышел из детской, постаравшись поскорее притворить за собой дверь, чтобы Сьюзен не слышала, как в гостиной плачет ее бабушка.
Глава 5
Кивнув на прощание портье за стойкой, Милн поплотнее запахнул ворот куртки и вышел в ночь. Порывы холодного ветра, пропитанного запахами моря и чего-то аппетитного с кухни, набросились на него, забиваясь в рукава, просачиваясь за шиворот и выгоняя стада мурашек на просторы спины. Милн нырнул за колоннаду. К этому времени первый этаж крыла Жриц, где находились общественные приемные, уже опустел, и темноту галереи разрезали только бледные лучи голубоватого света, изредка залетавшие сюда от фонарей во дворе. Темно, зато не так холодно.
Сунув руки в карманы, Милн быстрым шагом отмерял расстояния от одного освещенного пятна до другого, погрузившись в собственные невеселые мысли.
Больше всего беспокойства в сложившейся ситуации ему доставляла полнейшая неопределенность. На его репутации не имелось ни единого пятна, и в его послужном списке не значилось ни единого замечания, но скандальная отставка Руорна неизбежно бросала тень и на его личного стюарда. Кроме того, никто ничего не мог Милну толком объяснить, поскольку данный случай не имел прецедентов. По всей видимости, должно выйти какое-нибудь распоряжение по штату, определяющее его дальнейшую судьбу – то ли он продолжит работать на прежнем месте, то ли и дальше останется с господином Руорном. Но пока никаких указаний не поступало, и Милн, скорее в силу привычки, продолжал исполнять свои повседневные обязанности, гадая, заплатят ли ему за его труды в конце недели или нет…
От неожиданности он споткнулся и едва не упал, когда перед ним на границе очередного освещенного участка, словно материализовавшись из сгустившейся темноты, внезапно выросла закутанная в плащ фигура. С легким шелестом черная ткань взвилась вверх и перед лицом Милна промелькнула изящная женская кисть. Этого мгновения, тем не менее, было достаточно, чтобы он успел разглядеть тугую вязь тонких черных линий, обвивающих запястье. Символ власти.
Тело похолодевшего Милна рефлекторно согнулось в поклоне.
– Добрый вечер, госпожа.
– Добрый вечер, смертный, – Жрица скользнула в сторону, и Милн почувствовал, как тонкие пальцы аккуратно, но крепко ухватили его за левый локоть. – Пройдемся?
Они не спеша двинулись дальше, оставаясь в тени колонн. Милн бросил осторожный взгляд на свою спутницу. Обстоятельства ее появления недвусмысленно намекали, что Жрица не желала, чтобы об их встрече стало известно кому-либо, и Милна данный факт совсем не радовал. Ему ничуть не улыбалось оказаться впутанным в дела Служителей, он предпочитал вести жизнь спокойную и неприметную.
Лицо женщины скрывалось в тени капюшона, и бледные отсветы только иногда выхватывали из темноты контуры ее утонченного профиля. Однако Милн успел неплохо рассмотреть линии узора на промелькнувшем перед его глазами запястье, по которым опознать сопровождавшую его особу не составляло труда.
Лира Кьюси. Родник Жизни и Светоч Милости – Первая Танцовщица Двора и попечительница всех домов призрения в столице.
Сестру Кьюси любили. Все без исключения. Из всех остальных Служителей Кьюси, возможно, была единственной, перед кем простые смертные не испытывали робости или страха. Да и как можно не любить бледную как звездный свет и хрупкую как хрусталь танцовщицу, способную удивительным образом сочетать в себе непосредственность почти детского озорства и печаль прожитых веков? В сознании людей она прочно ассоциировалась чуть ли не со всеми мыслимыми добродетелями. Доходило до того, что на свой день рождения многие дети свои письма с пожеланиями адресовали не Сиарне, а Кьюси.
Однако у всенародного обожания имелось одно, но принципиальное ограничение. Вне зависимости от ситуации, никому и никогда не следовало смотреть Жрице в глаза, в глубине которых плясала маленькая, но жутковатая юродивая искорка.
Сквозь ткань куртки Милн чувствовал тепло ее руки, и это приводило его в некоторое замешательство. Служители стояли настолько выше него – простого смертного, который занимается уборкой покоев и иногда бегает по мелким поручениям, что ему в голову даже никогда не приходила мысль, что они тоже, в некоторой степени, люди из плоти и крови. Они всегда казались Милну такими далекими и такими холодными.
– Ты обслуживаешь покои Верховного Советника Бекташа Руорна, – нарушила молчание Жрица.
Милн так и не понял, являлось ли это вопросом или просто констатацией факта, но на всякий случай кивнул. Ему стоило определенного труда удержаться от того, чтобы не уточнить, что Руорн уже бывший Верховный Советник. Смертному не следовало перечить Жрице, если только он не собирался записаться в самоубийцы.
– Да, госпожа.
– И он уже три дня не выходит из своего рабочего кабинета.
– Да, госпожа.
– Как он себя чувствует?
– Неважно, госпожа, – тот факт, что Кьюси проявила интерес к судьбе опального Советника, немного приободрил Милна. – Он же за эти дни ничего не ел. Вся еда, что я приношу ему, остается нетронутой. Он целыми днями сидит в кресле и просто смотрит в окно.
– Он просил тебя приносить ему еду в покои?
– Н-нет, госпожа.
– Кто отдал тебе такое распоряжение?
– Н-никто, госпожа, – еле слышно пролепетал Милн и, поскольку гнетущее молчание все затягивалось, добавил. – Я