Из жилых кварталов я попал в деловой центр, а оттуда вышел к маленьким протяженным паркам и бульварам, окружавшим его сплошным кольцом. Двигаясь по их тенистым дорожкам, можно было в несколько часов обойти весь центр города, ни разу не выйдя из-под сени растущих вдоль аллей деревьев и при этом все время оставаясь в каком-нибудь полукилометре от Дома Правительства — политического сердца колонии, — стоявшего на высоком холме внутри этого зеленого кольца.
Парки были засажены местными деревьями и кустарниками, а также генетически измененными земными породами — буками, дубами и пиниями. Все они попали сюда благодаря любезности Сгудона. Невысокие широколистные кусты, украшенные крупными цветами, издалека походившими на комки ярко-красной ваты (при моем приближении эти цветы срывались с ветвей и летели в мою сторону, норовя прилепиться к ткани брюк или пиджака), соседствовали с форсайтией и декоративным шиповником, который отличался от земного только тем, что был крупнее и аромат его был гуще.
Пока я гулял, небо неожиданно потемнело. Сначала я решил, что во всем виноват туман, который, как я уже знал, частенько накатывался на город со стороны залива Льюкарс, куда впадала река под названием Новый Тэй. Но когда в лицо мне начал брызгать мелкий, теплый дождь, я убедился в своей ошибке. Дождь с каждой минутой усиливался и вскоре превратился в ливень, который и выгнал меня из парка. В поисках укрытия я зашел в небольшое кафе на боковой улочке, пролегавшей рядом с центральной площадью города.
Дождь сразу напомнил мне о доме. Потоки воды, с грохотом несшиеся по желобам и водосточным трубам и выплескивавшиеся на мостовые, пели ту же самую песнь, что и на далекой Земле. Даже на вкус дождевая вода, стекавшая с моих мокрых волос и бровей и попадавшая в рот, была такой же, какой я ее помнил.
Так я сидел, постепенно обсыхая и потягивая отличный оранжерейный кофе, которым владелец кафе имел все основания гордиться.
Я провел в Эдинбурге двадцать семь лет — двадцать семь хороших лет, если быть точным. Все это время я приходил в себя и учился жить новой, спокойной жизнью. Мой дом стоял в Дин-Виллидж — крошечном поселке, укрывшемся в узкой и глубокой долине чуть не в самом центре индустриального Эдинбурга. Там я жил и работал. Там у меня были друзья и добрые знакомые — истинные шотландцы, со сдержанным сочувствием относившиеся к судьбе моей родины.
А за эти двадцать семь лет в стране, которая когда-то называлась Америкой, действительно произошли большие перемены. Повсеместно распространившиеся зерновые фермы выращивали зерно и перерабатывали его в спирт-сырец. Четыре сгудонских портовых города, каждый из которых представлял собой сияющее чудо техники и технологии, были, как Сатурн кольцами, окружены поселками, состоящими из нищенских лачуг. Череда экономических кризисов привела американскую промышленность и не связанные с производством зерна отрасли сельского хозяйства к окончательному краху, за которым последовала позорная эпоха сгудонской Реконструкции. В результате на севере Американского континента возникла совершенно новая страна, хоть она и носила прежнее название.
Сами же шотландцы — как, впрочем, и остальные жители Британских островов — только выиграли от появления на Земле сгудонцев. С самого начала они не покладая рук трудились на благо новых хозяев, как трудится для господ иной управляющий (а похоже, что Земля была для Сгудона чем-то вроде приносящего доход загородного поместья), и даже сумели создать некое подобие Новой Британской империи. Должно быть, отчасти поэтому сочувствие моих друзей и было таким сдержанным. Нет, они жалели своих заокеанских двоюродных братьев совершенно искренне, но, как бы это сказать… не очень глубоко, что ли. По их убеждению, мы сами выбрали свой незавидный жребий, когда пытались что-то изменить. С их точки зрения, воевать с богами было в высшей степени самонадеянно, неразумно и непрактично.
Я тоже пытался сражаться с богами и проиграл. Впрочем, как говорят в таких случаях все побежденные, на этом жизнь отнюдь не остановилась. Я перебрался в Эдинбург, чтобы зарыться в книги и древние трактаты. Я не надеялся исправить причиненное мною зло, но я мог преподавать, мог воспитывать своих студентов и заботиться о них. Я мог просто любить их, наконец… И другого способа выжить я не знал.
Но все это было давно — много лет назад. Теперь же я сидел в поддельном кафе в поддельном шотландском городе и пил поддельный кофе на планете, которую отделяло от Земли не столько непомерное расстояние, сколько непреодолимая технологическая пропасть. Ни один земной астроном до сих пор не имеет ни малейшего представления о том, где находится Каледония. Сгудонцы нашли эту планету и, руководствуясь какими-то своими, совершенно не понятными нам соображениями, приготовили для проживания человека (как они это сделали — тоже остается загадкой). Когда же Каледония была готова для освоения, они просто привезли сюда людей — всех, кто пожелал перебраться в колонию, так что мне оставалось только удивляться неисповедимости путей Господних, которые привели меня от столь ужасного прошлого к удивительному настоящему.
Отвечая своим мыслям, я слегка покачал головой. Дождь по-прежнему барабанил в окно, но в кафе было сухо, уютно, и слегка остывший кофе пах все так же чудесно. Вскоре ливень ослабел, и я, допив кофе и поблагодарив хозяина, снова вышел на улицу.
С самого начала Льюкарс представлялся мне гораздо больше и старше, чем он был в действительности — чем он имел право быть. Вряд ли в нем жило больше тридцати тысяч человек, а казалось, что больше. И, разумеется, город не мог быть старым, поскольку колония была основана совсем недавно. Только теперь я понял, что, должно быть, следы дождей, размывших и обесцветивших краски на стенах зданий, а также выщербленные ступени домов и магазинов создавали это ощущение древности. Именно благодаря этим следам Льюкарс выглядел так, словно его история насчитывала несколько сотен лет.
На самом деле городу едва исполнилось двадцать пять лет, но этот срок оказался достаточным, чтобы мягкий камень начал крошиться и выветриваться, а частые дожди оставили свои следы на стенах домов и оградах. А это, как я догадался, было важно, чтобы те, кто жил здесь, перестали ощущать себя пришельцами, чужаками. Только глядя на начавшие ветшать фронтоны знакомых зданий, иной колонист мог бы, вздохнув, сказать, что у Льюкарса уже есть своя история, что он сам — история. А что, как не общая история, способствует сплочению народа, выработке у него лучшего осознания своей общей судьбы?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});