Вика постаралась. Было видно, как какие-то только им понятные детали прожитого трогают сердце не только Вики, но и Женьки, и Зиминых.
Надя, например, вспомнила, как помогала встречать Вику с двумя сумками и чемоданом, и как они устали тягать вещи и присматривать за шкодливой четырехлетней Настей, а Настя на них обиделась и назвала маму вонючкой. «Ты как с мамой разговариваешь?» – стала воспитывать ее Надя, а та и тете ответила: «И ты вонючка». И, подумав несколько секунд, уверенно подтвердила: «Вы – две вонючки».
Надя Зимина увидела трехлетнюю Настю в тот вечер, когда Дороховы, приглашенные в ресторан, оставили ее у них. И как она умилялась на кухне спокойному и чистому голосу Насти, укладывающей после ужина кукол в детской кроватке, – до тех пор, пока не прислушалась и неожиданно для себя не услышала, как девочка жаловалась куклам: «Дали два блинчика с мясом, и больше жрать не дают».
Анатолий вспомнил, как водил зимой сына с Настей на горку, и как все дети катались на санках, а обычно резвая Настя вдруг села в сторонке на пеньке и сидела, не двигаясь, с отстраненным видом. Она не плакала и просто сидела, – в синей вязаной шапочке, розовой курточке и красненьких потертых ботиночках, – и смотрела мимо всех. Анатолий не понимал, на что она обиделась, но у него разрывалось сердце. Он метался от сына к ней и несколько раз пытался ее уговаривать, пока брошенный им сын не попал под чужие санки и не упал, разбив лоб. Они побежали в скорую помощь, он нес на руках сына, приподнимая ей голову, чтобы меньше капала кровь, но видел и Настю, которая бежала следом, – такую же серьезную и спокойную, как на пеньке.
Женька смотрел на воодушевившуюся Вику, почти забывшую про одышку, мучившую ее последнее время, на ее уже погрузневшее, не очень гибкое тело, и, удивленный, видел знакомые ямочки в уголках губ и слышал молодые, задорные, такие родные и так раньше нравившиеся ему нотки ее голоса. Вместе с картинками детей перед ним отматывалась назад их с Викой совместная жизнь, до тех пор, пока он не увидел бывшую супругу молоденькой щекастой и худенькой девчонкой в студенческом общежитии в трогающий его душу день, когда расстояние между ними, которое выдерживала Вика два месяца их знакомства и которое оставалось, даже когда он обнимал и целовал ее, вдруг пропало.
День был выходной, ее соседки по комнате уехали к родителям. На Вике был цветастый халатик в красных тонах. В ее глазах он видел огонек, похожий на болотный, обманывающий и зовущий одновременно, и подрагивающим от счастья пальцем водил по линии ее припухшей верхней губы, на которой ощущал не видный глазу пушок. Вика казалась очень домашней, от нее кружилась голова.
Он сел на табуретку и потянул Вику к себе на колени. Она села к нему, скинув с голых ног тапочки, и обняла его левой рукой. Охватившая Женьку нежность к теплому живому человечку, готовому стать его продолжением, боролась с поднимавшимся в нем темным нетерпением. Он расстегнул верхние пуговки ее халата и гладил рукой ее спину и не большие груди с крупными сосками. Он не мог совладать с дрожащими руками и боялся сделать ей больно. Женька пытался целовать Викину грудь около соска, она что-то нашептывала, он не понимал. И не мог говорить от запаха ее тела. Он целовал Викину грудь и поднимал руку по ее ноге, уже выше того места, где она раньше разрешала. Рука почти не касалась кожи, но чувствовала ее шелковистость и отдельные волоски.
Ему казалось, что среди новых ощущений, которые он испытывал, были и Викины. Он чувствовал, что Вика плохо владела собой. И как она не смогла сжать руками его руку, как обычно это делала. Вместо этого ее ноги слабели и раздвигались. И как она чувствовала Женькину руку, постепенно оказавшуюся между ее ног, около трусов, испытывая страх и любопытство и ощущая сладость, но смотрела на себя точно со стороны, как будто все происходило не с ней.
Женька не знал, что делать. Ноги Вики были ему подвластны, пальцами он ощущал ее трусики, внутри все дрожало. Внутренний голос ему подсказывал, что нужно поднять Вику на руки, отнести на кровать и раздеть, но она казалась ему такой беззащитной, что он медлил. Наконец, решился, положил Вику на кровать и осторожно спустил до колен ее трусики. Халатик, еде державшийся на двух нижних пуговицах, распахнулся от трясущихся Женькиных рук, оголив низ плоского живота с черными волосами. Он лег на ее живот, чувствуя свою власть над ней, но почему-то перестал ощущать трогательную близость от прикосновений, которая только и казалась ему настоящей и дорогой. Ему стало стыдно, и он понял, что надо остановиться, и с этого момента темнота перестала его подталкивать. В теле пропала дрожь, а голова стала светлой. Он оделся, сел на кровать и неизвестным верхним чутьем принюхался к вновь возникавшему аромату близости между ними. Вика села рядом, запахнув халатик, через который он видел ее грудь, робко обнимала его, и он снова был счастлив, выбравшись из искусственной и ложной ситуации, в которую был готов попасть, сохранив хрупкое чувство единения, только-только родившееся между ними. Роившиеся в голове мысли попрятались, уступая новой и странной пока для него мысли о женитьбе.
Викин фильм закончился, и вместе с ним растворилось Женькино видение.
В голосе супруги пропали задорные молодые интонации и послышались хрипы курильщицы. Женька уже не мог представить ее молодой.
Он вспоминал, как они пытались заработать денег, – сначала вместе, а потом поодиночке. И как ему удобно было спрятаться за Вику, когда она мечтала о большой квартире. И как он отговаривал ее рожать второго ребенка. И как не мог найти работу и приходил домой пьяный, а, найдя работу, тоже приходил пьяный, считая себя правым. И как отвечал ненавистью на ненависть жены.
«Боже мой, что мы с собой сделали! – ужаснулся Женька. – Зачем мы так жили, если можно было иначе?» Он вышел подышать на веранду, потому что в доме ему не хватало воздуха, и, глотая свежую прохладу, смотрел, как в себя, на черное, без звезд, небо, край которого освещали фейерверки, зажигавшиеся за рекой нетерпеливыми людьми, боящимися опоздать с встречей Нового, 2012 года.
Сон Ивана Антоновича (2)
Через час после полуночи местные любители фейерверков угомонились, и в деревне стало тихо.
Дети, встретив Новый год, уехали, и в доме воцарилось камерное настроение, созвучное деревенской тишине и благодушию и сытости оставшихся. Зиминым здесь очень нравилось. Они без слов, как умеют понимать друг друга близкие люди, пожалели, что не имеют возможности жить в деревне или хотя бы бывать здесь по выходным.
Компания за столом разделилась. Мужчины больше молчали, а женщины затянули бесконечные душевные разговоры.
Беседу вела Вика. Она рассказывала, как ходит в церковь, как к этому готовится, как выстаивает всенощную, как участвовала в крестном ходе и как ездила в монастырь, где несколько дней работала и разговаривала с матушкой. Тамара Ивановна поддерживала разговор, рассказывая о своих впечатлениях от поездок с туристами по святым местам. Слушавшая их Надя не полностью верила восторженно-сентиментальным чувствам, сопровождавшим церковные рассказы, потому что видела в них элементы хвастовства и желание представить себя лучше, чем в жизни. Как большинство женщин, Надя знала бога, веру и церковь на уровне инстинктов и не пыталась осмысливать эти понятия, а следовала принятым правилам. К церкви она относилась с опаской и ходила туда только по случаю крестин, похорон и поминок, прилежно выполняя положенные церковные предписания, от одежды до поведения, как известные ей, так и подсказываемые другими. Сознавая сложность церковного образа жизни, она сомневалась и в искренности рассказов женщин. Она видела иначе. «Сначала нагрешат, – думала она. – А потом бегут замаливать».
Еще Вика рассказывала, как ездила худеть в санатории, где мучили диетой и жестким массажем, и о своих заграничных турах, запечатленных на фотографиях. Слушать про заграницу Наде было интересно, потому что там она не была. Она считала, что заграничные туры были не для Зиминых. Во-первых, они привыкли ездить всей семьей, а для того, чтобы всем ехать за границу, надо много денег. А во-вторых, у них не было заграничных паспортов из-за работы на оборонном предприятии. Тамара Ивановна, напротив, выезжала и заранее подбирала страну для очередной поездки. Туры обходились ей не дорого – она ездила одна и, в основном, по горящим путевкам, в которых, благодаря многочисленным знакомым, хорошо ориентировалась. Сейчас, рассматривая фотографии, она заинтересовалась видами Сахары, миражами, гонками по пустыне на джипах и водителями-арабами, которые напоминали горячих кавказских мужчин, смущавших ее и других девчонок-туристок в студенческие годы.
Анатолий и Женька скучали от женских разговоров. После каждого второго тоста, подталкивая Ивана Антоновича, они уходили передохнуть на веранду.