— Ну и что бы ты с ней делал? — поинтересовался Себастьян.
— Поймал бы дельфина. Послушай, я настолько проголодался, что сожрал бы его живьем.
После четырехдневной диеты, состоявшей из кокосовой мякоти и молока, у них в животах не прекращалось недовольное бурление.
— Почему обязательно красная?
— Они клюют на красное. Я бы сделал приманку.
— У тебя же нет ни крючков, ни лески.
— Привязал бы к бечевке от мешка и выманил на поверхность, а потом загарпунил бы приделанным к веслу ножом.
Себастьян помолчал, задумчиво наблюдая за тем, как в глубине за бортом, бросая золотистые отблески, резвился косяк дельфинов.
— Так, значит, только красное? — переспросил он. Флинн подозрительно посмотрел на него.
— Да, непременно красное.
— Ну… — В некоторой нерешительности Себастьян, несмотря на свой тропический загар, заметно покраснел.
— В чем дело?
Продолжая краснеть, Себастьян встал и расстегнул ремень. Затем смущенно, точно невеста в первую брачную ночь, спустил брюки.
— Ничего себе! — поразился Флинн, прикрывая рукой глаза.
— О-о! О-о! — раздались восторженные возгласы членов команды.
— В «Хэрродз» приобрел, — со свойственной ему скромностью пояснил Себастьян.
Красные, как по заказу Флинна, трусы Себастьяна были не просто красного, а самого что ни на есть насыщенного великолепного красного цвета, какой только мог существовать в природе, — цвета самого яркого красного заката или замечательных красных роз, о каких только можно было мечтать. Во всем своем восточном великолепии они были Себастьяну по колено.
— Чистый шелк, — продолжал Себастьян, теребя ткань. — По десять шиллингов за пару.
— Ну же! Давай, рыбка! Иди-ка сюда, — лежа на пузе пришептывал Флинн, свесив голову и плечи за борт. В зеленой воде на обрывке бечевки болтался кусок красной ткани. К нему метнулся длинный золотистый силуэт, и Флинн в последний момент дернул за бечевку. Сделав кувырок, дельфин вновь нырнул вглубь. Флинн опять стал подергивать бечевку. От водной ряби на золотистом силуэте дельфина замелькали зыбкие тени. — Давай, давай, рыбка. Догони-ка эту штуковину. — Еще один дельфин присоединился к «охоте», и они, поблескивая, стали кружить вокруг приманки, напоминая движение планет. — Будь наготове!
— Я готов. — Себастьян замер возле Флинна в позе копьеметателя. Забыв от волнения про штаны, он стоял в весьма непристойном виде в одной развевавшейся вокруг бедер рубахе. Правда, его длинным мускулистым ногам мог бы позавидовать любой атлет. — Назад! — прикрикнул он на сгрудившуюся вокруг него команду, из-за чего плот угрожающе накренился. — Отойдите, дайте мне место! — Он поднял весло с примотанным к нему длинным охотничьим ножом.
— Вот они, подходят. — Голос Флинна дрожал от возбуждения, в то время как он продолжал поддергивать красную тряпку все выше и выше, и стая следовала за ней. — Давай! — крикнул он, когда одна из рыб — четырехдюймовый золотистый силуэт — вырвалась на поверхность, и Себастьян сделал бросок. Верная рука и меткий глаз — в свое время он мог подать не хуже великого Фрэнка Вули[16]. Угодив возле глаза, лезвие разодрало дельфину жабры.
На несколько секунд весло в руках Себастьяна словно ожило — дельфин бился и извивался на импровизированном гарпуне, и поскольку на нем не было ни шипов, ни зазубрин, рыба соскользнула с лезвия.
— Будь ты проклят, чтоб тебя! — разразился Флинн.
— Черт бы его подрал! — эхом откликнулся Себастьян.
Косяк мгновенно рассредоточился, однако смертельно раненный дельфин на глубине десяти футов стал трепыхаться, как воздушный змей на сильном ветру.
Бросив весло, Себастьян принялся снимать рубаху.
— Ты куда? — спросил Флинн.
— За ним.
— Сдурел? Там же акулы!
— Я так оголодал, что съем и акулу. — Себастьян нырнул с бортика. Секунд через тридцать он уже появился вновь, пыхтя, как косатка, но с торжествующей улыбкой прижимая к животу мертвого дельфина.
Сидя вокруг изрезанной туши, они уплетали шматки сырого мяса, посыпанного морской солью.
— Мне случалось платить целую гинею и за худшую еду, — заметил Себастьян и негромко рыгнул. — Прошу прощения.
— Пожалуйста, — с набитом ртом буркнул в ответ Флинн и окинул косым взглядом все еще раздетого Себастьяна, — и хватит здесь щеголять своими достоинствами, пока не растерял, — надень-ка штаны.
Флинн О’Флинн невольно начинал пересматривать свое отношение к Себастьяну Олдсмиту. Однако происходило это очень медленно.
17
Гребцы уже давно потеряли всякий интерес к своему занятию. Лишь повторяемые Флинном угрозы телесной расправы да подаваемый Себастьяном личный пример заставляли их трудиться. От тонкой жировой прослойки, изначально наблюдавшейся на мускулах Себастьяна, не осталось и следа, и тело, без устали работавшее с веслом, напоминало скульптуру Микеланджело.
В течение шести дней они волоклись на своем плоту через устремлявшееся к югу течение. Это были шесть дней ослепительно солнечного штиля и безукоризненной морской глади, похожей на бескрайнее полотно зеленого бархата. Вплоть до нынешнего момента.
— Нет, — возразил Мохаммед, — это значит: «Два дикобраза занимаются любовью под одеялом».
— Гм! — Себастьян повторил фразу, не отрываясь от своего ритмичного занятия. Он упорно учил суахили, в чем-то порой компенсируя недостаток сообразительности настойчивостью. Мохаммед гордился своим учеником и противился любым попыткам других членов команды хоть как-то посягать на его «должность старшего преподавателя».
— Ладно, с дикобразами, которые долюбились до изнеможения, понятно, — проворчал Флинн. — А это что такое?.. — И он произнес фразу на суахили.
— А это значит: «На море подуют большие ветры», — перевел Себастьян, сияя от гордости.
— И это, кстати, не шутка. — Флинн поднялся, стараясь не тревожить больную ногу, и, приставив ладонь ко лбу, стал всматриваться в даль, на восток. — Видишь ту линию облаков?
Отложив в сторону весло, Себастьян встал рядом и потянулся, разминая затекшие спину и плечи. Все остальные тоже сразу оставили свое занятие.
— Не останавливаться, дорогие мои! — зарычал Флинн, и они неохотно повиновались. Флинн вновь повернулся к Себастьяну. — Видишь — вон там?
— Да. — Черная линия на горизонте напоминала подводку глаз у индианки.
— Вот тебе, Басси, и ветерок, которого не хватало. Но, думается мне, тут грядет нечто большее, чем ты рассчитывал.
Уже ночью в темноте они услышали издалека приглушенное шипение или свист. На востоке одна за другой стали исчезать крупные звезды — темные тучи наполовину затмили полуночное небо.
Все проснулись от похожего на ружейный выстрел неожиданно раздавшегося хлопка самодельного паруса, вызванного налетевшим порывом ветра.
— Ну, теперь держи свои модные трусы, — пробормотал Флинн, — а то унесет вместе с тобой.
Налетел очередной порыв ветра, затем — пауза, однако уже были слышны энергичные шлепки пока еще маленьких волн о борта плота.
— Надо бы спустить парус.
— Пожалуй, стоит, — согласился Флинн. — И заодно займись-ка нашими спасательными средствами — может, нам следует привязаться страховочной бечевой? — Впопыхах, подстегиваемые усиливающимся ветром, они неловко повалились на дощатый пол.
Налетевший с новой силой ветер закрутил плот, как волчок, обдавая их брызгами, — на фоне относительно теплого ветра брызги казались ледяными. Ветер уже не стихал, и плот стал двигаться рывками, словно пришпориваемое животное.
— По крайней мере нас несет к берегу, — прокричал Себастьян Флинну.
— Считай, что так, малыш Басси. — И первая волна захлестнула плот, заглушая голос Флинна, окатывая их с ног до головы и уходя сквозь дощатый пол. Плот угрожающе закачался, но успел выровняться, как будто готовясь к очередному нападению морской стихии.
При постоянном неистовстве ветра море вздыбилось гораздо быстрее, чем мог предположить Себастьян. В считанные минуты волны стали захлестывать плот с такой силой, словно стремились выжать у них из легких последний воздух. Накрывая плот полностью, они утягивали его на глубину, и лишь благодаря своей плавучести он едва успевал вынырнуть в диком кульбите, давая своим пассажирам единственную возможность сделать глоток воздуха среди бушующих брызг и пены.
Себастьяну урывками удалось доползти до Флинна.
— Как ты? — крикнул он.
— Отлично, лучше не придумаешь. — Их накрыло очередной волной.
— Как нога? — едва они успели вынырнуть, спросил Себастьян, яростно отплевываясь от воды.
— Прекрати шамкать, ради Бога. — И они вновь ушли под воду.