Читать интересную книгу Посол Господина Великого - Андрей Посняков

Вот на такой-то кораблик и походил тот трехмачтовый хольк, что шел теперь впереди каравана.

Попутный ветер выгибал дугой паруса, и корабли ходко шли вперед, зарываясь в волны так, что тучи белых брызг достигали форштевня. По правому борту тянулась узкая полоска низкого болотистого берега. Небо у горизонта сливалось с морем.

Большую часть времени Олег Иваныч проводил в каюте, со сказавшейся больной Софьей. Та старалась крайне редко показываться на палубе, что было вполне понятно — опытный матросский глаз вполне мог распознать женщину под мужским платьем. Поэтому и не шастала по палубе Софья, терпеливо сидела в каюте, не раздражая суеверных матросов, коих на судне насчитывалось полсорока человек. Бедный Олексаха тоже выбирался наружу редко, правда, по иной причине — лежал в лежку — маялся, сердечный, морской болезнью — как только ступил на палубу, в Нарве еще, так сразу же и выворотило его наизнанку. Так и не отпускало.

А вот Гришаня с удовольствием болтался по всему кораблю, от бака до юта. Помогал матросам ставить паруса, травил с ними байки — познаний в немецком на это хватало — один раз даже, с разрешения капитана, залез в «сорочье гнездо» — смотровую площадку на грот-мачте, заполненную каменьями да запасом стрел — на случай нападений пиратов, коих на Балтике было — каждый второй, не считая каждого первого. И ста лет не прошло, как прогремела на все поморские города жуткая слава витальеров и ликеделлеров, «друзей Бога и врагов всего мира». Эти пиратские братства наводили ужас на всех, об их вождях — Клаусе Штертебеккере и Годеке Мехеле — ходили жутковатые легенды. Наряду с жестокостью пиратам приписывалась и некая порядочность — так, говорили, что, прежде чем напасть на несчастное судно, ликеделлеры предлагали договориться — оставляли сдавшемуся купцу восьмую часть товара, остальное же доставляли по месту назначения. Кроме обычного морского разбоя, пираты периодически грабили все прибрежные города, до которых только могли добраться, — а не разграбленные облагали данью. Помощью пиратов в те времена не брезговали пользоваться и короли — сами понемногу промышлявшие разбоем, — и Ганза, объявившая войну пиратам. Датская королева Маргарита — особа, не страдавшая излишком гуманности, — для борьбы с пиратами призвала крестоносцев, в начале 1401 года, после упорных морских сражений, пиратские базы были разгромлены, а их вожди — казнены. Очевидцы рассказывали, что когда казнили Клауса Штертебеккера, он попросил исполнить свою последнюю просьбу — сохранить жизнь тем пиратам, мимо которых он сможет пробежать с отрубленной головой… Обдавая окружающих хлещущей из шеи кровью, он пробежал мимо одиннадцати и упал только тогда, когда, несколько озадаченный подобной нечеловеческой прытью, палач сообразил подставить обезглавленному пирату подножку…

— Вот ведь сволочь, палач-то! — выслушав историю, всплеснул руками Гришаня. — Нет, наши, новгородские, палачи — не такие, взять хоть вот Геронтия… Впрочем, ты, Михель, его все равно не знаешь.

Михель — темноволосый паренек чуть помладше Гришани — не так давно был взят на «Благословенную Марту» юнгой, с оплатой в двенадцать шиллингов в день, что составляло ровно на два шиллинга больше обычного жалованья. К тому же на судне еще и кормили. Двенадцать шиллингов составляли около шести грошей, или одну кельнскую марку, или чуть меньше марки любекской. Два шиллинга равнялись одному альбусу. Почти все они, кроме серебряного гроша, представляли собой исключительно счетные, весовые единицы (так же как, к примеру, московский рубль) и использовались при расчетах для удобства.

Олегу Иванычу такая громоздкая система почему-то удобной не казалась, хотя при здешней чеканке монеты — как Бог на душу положит — была вполне оправданной. Даже, казалось бы, одинаковые серебряные монеты — гроши — чеканясь в разных городах, различались по весу довольно сильно. Меньше были распространены золотые рейнские гульдены, существовавшие почему-то в двух видах: легкий гульден (двадцать шиллингов) и тяжелый — двадцать один.

— В общем, без стакана не разберешься! — покачав головой, заметил Олег Иваныч и, потянувшись в небольшой деревянный шкафчик за кувшином, не удержался на ногах — какая-то особенно коварная волна как раз в этот момент сильно качнула судно — повалился на пол вместе с кувшином. Белое рейнское, естественно, вылилось… Хорошо, хоть пол был застелен толстой медвежьей шкурой…

Удобно устроившаяся в уютном небольшом кресле, боярыня Софья, объяснявшая Олегу Иванычу финансовую премудрость, не выдержав, засмеялась.

— Смейся, смейся, Софьюшка. Нет, чтоб руку подать!

Боярыня поднялась с кресла. Пышные светлые волосы — косы, в целях конспирации, пришлось обстричь, — карие, отливавшие золотом глаза, тонко очерченный подбородок, маленький рот, с розовыми, чуть припухлыми, губами. Тонкий стан обтягивала короткая красно-голубая куртка — котта — тонкого фламандского сукна, разноцветные, по бургундской моде — одна штанина черная, другая синяя — штаны-чулки соблазнительно обтягивали бедра. Небрежно отбросив в кресло длинный темно-зеленый плащ, Софья с хохотом протянула руку валявшемуся на медвежьей шкуре Олегу. И снова хищная волна резко подбросила судно. Так, что боярыня, ойкнув, упала прямо в руки Олегу. Тот, естественно, поймал, изловчился. Обхватил, обнял Софью за талию, чувствуя, как тяжело поднимается под коттой горячая женская грудь. Глаза боярыни приблизились близко-близко, волосы растрепались… на кого же она была похожа сейчас, с этой мальчишеской прической? Кажется, на Милу Йовович в роли Жанны д'Арк… Да, действительно, похожа… только…

Прижавшись к Олегу всем телом, Софья провела рукой по его волосам, улыбнулась и жарко поцеловала в губы. Поцелуй был долог…

Руки Олега словно сами собой развязывали тесьму застежек. Полетела в сторону куртка, затем нижняя рубаха… за ними штаны… Изогнулось дугой стройное тело…

Потом они просто лежали на шкуре, укрытые Софьиным плащом, тесно прижимаясь друг к другу. Олег Иваныч ласково гладил боярыню по спине, Софьины руки тоже не теряли времени даром. Миг — и влюбленные снова слились в жарком порыве… новгородская боярыня и скромный старший дознаватель Н-ского РОВД.

Упал со стола кошель с серебром, покатились по полу монеты… Софья схватила одну:

— Видишь, это альбус, в нем двенадцать серебряных геллеров.

— О, Боже! — выдохнув, притворно застонал Олег Иваныч. — Теперь понятно, откуда столько фальшивомонетчиков — столько разной монеты — ленивый не подделает! Как и в Новгороде…

— Что — в Новгороде? — насторожилась Софья. — Обманные монеты чеканят?

— Если б… — вздохнул Олег. — В смысле, ежели б в самом Новгороде чеканили — мы б узнали, рано иль поздно. А так… Чеканят ведь где-то, нехорошие люди. Говорят, напал было на их след один ушкуйник, Ионой покойным посланный. Только нам от того ушкуйника ни жарко, ни холодно — сгинул он… теперь ищи-свищи, что там раздобыл да разведал этот Олекса…

— Как ты сказал? — вздрогнула под плащом боярыня. — А ну, повтори имя!

— Олекса, — недоуменно пожал плечами Олег. — Ушкуйник Олекса… Говорят, из знатных, но не богат был…

— Из знатных… — усмехнулась Софья. — Если хочешь знать, погибший ушкуйник Олекса — мой сводный брат!

Олег так и сел на шкуре:

— Вон оно что. Теперь ясно…

— Что тебе ясно?

— Подожди. Дай подумать…

Так вот, оказывается, зачем нужна была Ставру боярыня, а он-то, дурак, решил, будто любовь здесь. Так вот зачем они и встречались тогда, в часовне. Что-то выведать хотел Ставр об Олексе, вестимо… А где пропал Олекса с людьми? На Паше! Или — в Заволочье… Нет, скорее, на Паше, может, правда, и на другой какой речке — но точно в той стороне, в Нагорном Обонежье — на краю веси! Неспроста ведь именно там впервые столкнулся Олег с людьми Ставра — Митрей и Тимохой Рысью. Что там выведывали они? Сокровища Олексы? А может, и не только это? Может, и сам Олекса кое-что выведал… за что его и убили… а после спохватились — сокровищ взалкали…

Резко распахнулась дверь.

— Олег Иваныч… ой!..

Вбежавший в каюту Гришаня сконфуженно отвернулся.

— Что, отроче, жен не видал безодежных? — поплотней укрываясь плащом, засмеялась Софья. — Ну, повернись, теперь можно. Зачем прибежал-то?

— В море паруса чужие, Михель-юнга разглядел. Иоганн Олега Иваныча кличет на палубу-от…

— Скажи, сейчас буду.

Выбравшись из-под плаща, Олег Иваныч принялся одеваться.

— Не видал я жен, как же, — выходя на палубу, бурчал себе под нос Гришаня. — Не столь уж и много прошло времени-то… Ох, матушка-игуменья… Интерес большой — чтоб она со мной тогда в обители сделала?

В море, прямо по ходу судов, у горизонта, меж изумрудно-синих вздымающихся волн угрожающе белели паруса… Почему угрожающе? А потому что любой парус в то время представлял собой опасность! Тем более — в этих местах. Хоть и разбили ливонцы ликеделлеров, да и законы против пиратства были приняты куда как строгие, а все не унимались, супостаты. Рыскали, словно оборотни-волкодлаки — с утра он почтенный купец, к вечеру — разбойник с алчно горящим взором, утром опять купец. Поди его, вылови, когда и коронованные особы нередко в покровителях ходят, свою долю имея, и — знамо дело — в каждом порту свои люди. Судя по приближающемуся флоту — были такие осведомители и в Нарве, больно уж уверенно шли суда. Словно знали, где именно и кого встретят. Словно? Да стопудово знали, к бабке не ходи! Вот и шли наперерез, нагло да уверенно.