Но что задумал матерый разведчик Ясудзава? Улизнуть от ответственности? Или, совершив побег из плена с нужными для него людьми, провести в нашем тылу какую-нибудь дерзкую операцию?..
У нас не было прямой связи с отделом контрразведки армии, который находился где-то в движении. Между тем о собранных нами материалах надо было срочно докладывать. И вот я двинулся в путь на «виллисе» в поисках косвенной связи с руководством, одновременно нацеливаясь на розыск Ясудзавы. Для этого и прихватил с собой бывшего колчаковского офицера — Ивана Николаевича, лично знавшего японца.
Накануне поездки были приняты и другие немаловажные меры. Мы не имели реальных сил для блокирования и обезвреживания отряда диверсантов поручика Симачкина. Но медлить с этим нельзя было. Поэтому пошли на риск. Решили послать в тот отряд Белянушкина — с его, разумеется, согласия. Белянушкин должен был убедить диверсантов в бесперспективности их подрывных действий. А также, опираясь на верных ему людей, деморализовать и склонить их к тому, чтобы они добровольно в полном составе явились в советскую комендатуру, то есть к нам, чекистам. В случае если Симачкин на это не согласится, то принудить силой оружия… Старшему лейтенанту Тимофееву поручалось задержать беглого кулака из Приморья Терещенко, а также других наиболее опасных преступников…
Часа два разъезжали мы на «виллисе» по тылам наших войск. Кроме шофера и меня в машине трясся на ухабах и бывший колчаковец Иван Николаевич. Наконец разыскали командный пункт 84-й кавдивизии. Здесь я связался по телефону с начальником нашего отделения подполковником Глуховым. Тот одобрил планы и мероприятия моей группы. Предложил докладывать о них ежедневно. Пообещал прислать роту из дивизии охраны тыла для ликвидации отряда Симачкина. Ориентировал на подлежащих розыску агентов — по материалам других опергрупп. И поставил перед нами задачу номер один — обезвредить Ясудзаву.
Мы снова катим на «виллисе» по тревожным фронтовым дорогам. С трудом преодолеваем разрушенные и наспех восстановленные мосты, топкие пади. Несколько раз патрульные посты проверяли наши документы. Особенно придирчиво — у эмигранта-колчаковца Ивана Николаевича. В свою очередь мы тоже требовали для проверки документы у подозрительных лиц. Осматривали пункты сбора военнопленных.
А их были тысячи — сдавшихся в плен в первых же боях японцев. Вроде бы заранее они готовились к такой участи. В плену вели себя как бы по-домашнему — деловито хлопотали возле костров, готовя горячую пищу. На их лицах не было печати нервного напряжения, какое было, скажем, у пленных немцев. Японцы шутили, беспечно болтали, смеялись. Было очевидно, что затеянную самураями войну простые японцы не приняли, она им чужда, стоит поперек горла и что они рады своему выходу из войны — хотя бы через плен…
В тот день, уже перед заходом солнца, мы прибыли на третий пункт сбора пленных. Здесь-то и нашли Ясудзаву. Привезли его в Лишучжень поздно ночью. Сами валились с ног от усталости, но решили допросить сейчас же бывшего шефа шпионской миссии — в бывшем его кабинете.
Ясудзава — плотный, невысокого роста мужчина лет сорока двух — окончил, по его словам, военную академию и разведывательный колледж. В разведке — более десяти лет; в последней должности — пять лет. Неплохо владеет русским языком. Сперва на вопросы не отвечал: был настолько подавлен, что лишь бормотал что-то невнятное. Позже мы поняли, что это была своего рода молитва: «Надо достойно умереть». Ему мы с трудом втолковали, что до досконального расследования и решения суда, который еще впереди, никаких репрессивных мер применять не будем и что ему предоставляется возможность смягчить свою вину перед Советским Союзом откровенным признанием.
Ясудзава мало-помалу разговорился. Сообщил известные ему данные о дислокации японских войск и о наличии военных укреплений в районе городов Муданьцзяна, Хандаохедзы, Харбина, Гирина и ряда других. Назвал многих сотрудников, агентов и резидентов японской разведки, охарактеризовал их практическую подрывную деятельность. Указал и на тех из них, которые забрасывались к нам на Дальний Восток и должны были участвовать в разведывательно-диверсионной деятельности в тылу наступающих в Маньчжурии советских войск. А всего он назвал около ста человек, сотрудничавших с Лишучженьской военной миссией в разведывательном и контрразведывательном направлениях. Объяснил и свое недавнее пребывание в Муданьцзяне — 8 августа: ездил туда по вызову своего начальства, получив указание об усилении агентурной разведки против советских войск в Приморье. Но выполнить это задание не успел — начались военные действия. Прибыв в Лишучжень, он не смог взять нити руководства в свои руки и организовать шпионаж и диверсии, поскольку офицеры миссии разбежались — к городу подходили советские танки. Он и сам в тот же день покинул город. Вначале хотел пробраться в Муданьцзян, но дороги туда уже были перехвачены советскими войсками. Вынужден был скрываться в лесу, облачившись в солдатское обмундирование. Здесь и взяли его в плен наши автоматчики. Будучи до глубины души потрясенным трагическими для Японии событиями, он все-таки и в лагере военнопленных лихорадочно выискивал, но не находил пути дальнейшей борьбы с Советской Армией.
С тайным нетерпением я ожидал того момента, когда Ясудзава сам расскажет о заброске в СССР Кунгурцева. Однако свое повествование японец закруглял, но фамилию эту еще ни разу не произнес.
Тогда я спросил без обиняков: «Кого вы заслали в СССР осенью 1944 года?» — «Я никого не засылал». — «А кого перебросили тогда через границу ваши помощники?»
Лишь после столь прозрачного намека матерый разведчик все же кое-что выдал. Он, в частности, сказал, что в ноябре 1944 года один из его помощников, колчаковский поручик Симачкин, участвовал в заброске в Приморье, в районе города Имана, агента, которого готовила Харбинская японская военная миссия. Его фамилию и другие какие-либо данные о нем Ясудзава якобы не знает. Харбинские разведчики лишь использовали для переброски в СССР своего агента помощь Лишучженьской миссии, как разведоргана, находящегося в непосредственной близости к границе с СССР и, естественно, лучше других знающего здесь более проходные для засылки агентуры места.
«Возможно, Муцаи и Симачкину известна фамилия этого агента, спросите у них», — прижмурил японец глаза, иронически улыбаясь.
Для нас было ценным даже это краткое сообщение японца о переброске в ноябре 1944 года в СССР агента в районе Имана. Оно совпадало с имевшимися у нас сведениями о том, что этот агент готовился в Харбине и что в его переброске через границу участвовал Симачкин. Следовательно, показания Кунгурцева по этим вопросам правдивы, след его в Маньчжурии отыскался. Однако кем в действительности агент являлся, какое получил задание от разведки и дали ли ему японцы явки в советском Приморье — ответы на эти важнейшие вопросы еще были за семью печатями.