Читать интересную книгу Вторая мировая война. Ад на земле - Макс Хейстингс

В Югославии, где переплелось столько видов вражды, борьба была очень кровавой и запутанной. Вот пример из записей заместителя Тито Милована Джиласа: «Покрытый садами и стоящий на слиянии двух горных потоков все еще неповрежденный город Фоча, казалось, предлагал очаровательные и мирные перспективы. Но внутри скрывалось такое человеческое страдание, какое невозможно ни измерить, ни вообразить, – писал он. – Весной 1941 г. усташи, среди которых было немало мусульман-головорезов, убили много сербов. Затем четники… в свою очередь, устроили резню мусульман. Усташи выбрали двенадцать единственных сыновей из видных сербских семей и убили их. В деревне Мильевина они перерезали глотки сербов над цистерной, чтобы наполнить ее кровью вместо фруктовой мякоти. Четники жестоко расправились с группой мусульман, которых они связали вместе на мосту через Дрину и бросили в реку. Многие из наших видели всплывшие группы трупов, зацепившиеся за камень или бревно. Некоторые даже узнали членов своей семьи. Сообщалось, что в районе Фочи было убито 4000 сербов и 3000 мусульман»56.

Несчастные жители городов и деревень были вынуждены терпеть присутствие партизан, которые жили за счет их собственных скудных запасов продовольствия. Они видели, как их долины превращают в поля сражений, стали свидетелями казней тысяч реальных и мнимых пособников врага, произведенных той или иной группировкой, а также массовых убийств, совершаемых оккупантами оси в качестве возмездия за деяния партизан. Ненависть со всех сторон была неугасимой. Почти каждая община и каждая семья понесли потери. Джилас признавал, что местные жители были в ужасе и от мести коммунистов (например, когда они сожгли четниковскую деревню Озриничи): «Хотя многие из них радовались горю Озриничей и понимали военные причины наших действий, у крестьян просто в голове не укладывалось, что коммунисты могли вести себя так же, как захватчики или четники… Резкие ответные меры коммунистов… сделали крестьян скрытными и двуличными: они вставали на сторону любого, кто был в деревне в данный момент, и старались избежать каких-либо рискованных обязательств»57. Даже родная тетка Мика упрекала Джиласа: «Вы боретесь за правое дело, но жестоко и кроваво»58.

На каждой остановке во время своих бесконечных маршей партизаны сталкивались с горем: «Все деревни в долине реки Сутьеска были разрушены. Сначала усташи сожгли дотла православные деревни, затем четники сожгли деревни мусульман. Дома и люди уцелели только на близлежащих холмах. Разрушения выглядели еще более ужасающими, когда тут и там показывались то шаткая дверная рама, то почерневшая стена, то обугленное сливовое дерево, торчащее из высоких сорняков и подлеска. Несмотря на буйную растительность, раскачиваемую прохладным ветерком по обеим сторонам быстрой реки, мои воспоминания о тех днях отягощены горечью, болью и ужасом»59.

В обществе, где соперничество народов и кланов и культ кровной мести носили характер эпидемии, к 1944 г. зверства полностью вышли из-под контроля. Все воюющие стороны были повинны в ужасающем кровопролитии, большая часть которого была направлена против людей, чьим единственным преступлением считалась принадлежность к другому народу или вере. Партизаны часто принимали в свои ряды четников, переметнувшихся на их сторону. Джилас был огорчен судьбой высокой, темноволосой девушки, которая отвергла авансы взявших ее в плен партизан, бросив им в лицо: «Поменять взгляды было бы безнравственно!» Ее отвага произвела на него впечатление, и он расстроился, когда услышал, что во время казни она сломалась и зарыдала: это уронило ее в глазах Джиласа. Он утешил себя воспоминанием о том, что, когда убивали весь ее отряд, их не пытали, как обычно: «Казни производились черногорцами, которые вызывались сами с целью отомстить за убитых товарищей… Осужденных уводили ночью, группами по двадцать»60. И палачам, и жертвам, похоже, было одинаково неловко в своей роли: «Их невозможно было отличить – разве что по тому, что у одних были ружья и звезды, а у других – проволока вокруг кистей… Как обычно, не было никаких попыток достойно их похоронить. Из насыпи торчали руки и ноги. Гражданская война не знает заботы о могилах, похоронах, заупокойных службах». Партизаны смутились только тогда, когда о «разбрызганные мозги, раздробленные лица и искореженные тела» споткнулись представители британской военной миссии, сопровождавшие их. «Не могли, что ли, выбрать другое место для этого?» – раздраженно рявкнул Тито61.

Тем временем силы оси также вносили свой вклад в бойню. Щепетильный солдат из итальянских «альпийцев» писал: «После нескольких дней в Подгорице мы все вместе выступили на близлежащую дорогу, где партизаны с большим успехом провели атаку на одну из наших колонн. Разгромлено 38 машин, водители и сопровождающие убиты – все до одного! Тела изуродованы. Тут получаем приказ: карт-бланш на два дня. Уничтожаем, или, точнее, присутствуем при уничтожении всего на своем пути. Главные злодеи – наши ветераны. Нас шокируют и приводят в ужас крики солдат и ужас злосчастных жителей… Это было первым незабываемым столкновением с реальностью, навлекающей позор на нас как представителей человечества»62.

Партизаны были поражены тем, что после капитуляции Италии в сентябре 1943 г., когда было покончено с главной опорой хорватского господства, вкус усташей к резне не притупился. Когда люди Тито насмехались над фашистами по поводу проигранной войны, обреченные в ответ кричали: «Знаем, но еще есть время много вашего брата поубивать». Приговоренные хорваты пели: «Россия, все тебе достанется, да только сербов не останется». Джилас писал: «Это была война, где не щадили, не сдавались, не забывали старых обид»63. Он размышлял над движущими силами конфликта в толстовских выражениях: «Почему доктора из Берлина и профессора из Гейдельберга убивали балканских крестьян и студентов? Ненавистью к коммунистам всего не объяснишь. Какая-то другая ужасная и неистребимая сила сподвигла их на безумную смерть и позор. И нас сподвигла на сопротивление и месть. Возможно, в какой-то степени Россия и коммунизм действительно служили причиной. И все же эта страсть, эта стойкость, пренебрегающая страданиями и смертью, эта борьба за право называться мужчиной и сохранить национальную принадлежность перед лицом смерти не имели ничего общего с идеологией или с Марксом и Лениным»64. Часто партизаны были вынуждены бросать своих погибших или убивать тяжелораненых. Джилас описывает, как один муж внял мольбам своей смертельно раненной жены прикончить ее, дождавшись минуты беспамятства. То же самое сделал отец для дочери. «Он пережил войну, высохший и угрюмый, и его друзья почитали его как живого святого»65.

Западные союзники были горько разочарованы в 1945 г., когда поддержка Красной армии обеспечила Тито контроль над Югославией. Немецкое вторжение дало волю таким внутренним силам, которые англо-американцы оказались не в силах контролировать. Даже если бы они отказали Тито в вооружении, прибытие Красной армии в 1944 г. все равно обеспечило бы установление коммунистического режима в Белграде. Тито сделался одной из главных фигур войны: он использовал поддержку союзников с выдающимся дипломатическим мастерством и обеспечил себе пожизненное господство над страной. Но его претензии на важную роль в свержении нацистской тирании представляются сомнительными. Югославские партизаны были самыми многочисленными и назойливыми из насекомых, жужжащих над открытыми ранами разлагающейся оси, но роль их была незначительной по сравнению с действиями союзнических армий.

19. Война в небе

1. Бомбардировщики

Многие молодые люди во всех воюющих странах с энтузиазмом представляли себя в роли «рыцарей неба». «Я казался себе кем-то наподобие римского гладиатора, – вспоминает Тед Боун, который в 1941 г. добровольно записался в летный состав Королевских ВВС. – Ужасы рукопашной схватки, винтовка со штыком – это все не для меня: я буду сбивать вражеские истребители»1. Молодого человека «поколения Линдберга» приводила в восторг перспектива полета на одномоторном одноместном самолете, легком и маневренном, предоставлявшем пилотам власть над собственной судьбой, – большая редкость в армиях XX в. По иронии судьбы, многим из этих энтузиастов предстояло заняться одной из самых варварских операций этой войны: бомбардировками городов; сам Боун стал стрелком на бомбардировщике Lancaster. В Европе и Азии от бомбежек погибло значительно больше миллиона человек, в том числе женщин и детей. Многие молодые люди всех воюющих стран – самые смелые, самые образованные, лучше всего подготовленные – соперничали в битве за разрушение важнейших центров вражеских цивилизаций.

Конечно, ни они, ни их командиры так не думали о своей миссии. Экипажи ВВС не слишком-то печалились о судьбе своих жертв на земле, малозаметных с высоты, – они думали о собственной участи. В придачу к пропуску в небо они получили повышенные шансы быть убитыми и обязанность бомбить, сбивать и обстреливать на бреющем полете. Джефф Веллум, впервые севший за штурвал Spitfire в восемнадцать лет, в начале Битвы за Британию, так описывает свои чувства: «Я испытываю возбуждение, которое никогда не чувствовал раньше. Это как волшебный сон, вроде сна Питера Пэна. Все кажется ненастоящим… Какая жалость… что самолет, который может дать такое восхитительное ощущение чистого счастья и красоты, приходится использовать, чтобы в кого-то стрелять»2. Гарольд Дорфман из Нью-Йорка, который штурманом бомбардировщика B-24 летал бомбить Германию, позже сказал: «Я бы не обменял эти переживания ни на что на свете»3. На базе ВВС США в Англии капрал Айра Уэллс, стрелок B-24, читал сводки наземных боев и с сочувствием думал о солдатах союзных войск: «Нам досталась вся слава. Я понимал, как нам повезло, что мы в небе. Когда в Лондоне я попал под обстрел ФАУ-2, я перепугался гораздо больше, чем во время боевых вылетов»4. Дорфман и Уэллс были скорее исключениями из правила: в бомбардировочной авиации, если сравнивать ее с истребительной, мало кто любил то, что приходилось делать. И дело не в переживаниях о судьбе тех, кто погиб на земле под их бомбами: восьми– или десятичасовой полет в боевом порядке под огнем истребителей и зенитной артиллерии среди бела дня (как у ребят из американских ВВС) или в полной темноте (как у английских летчиков) порождал постоянное напряжение и страх. На долю бомбардировщиков не досталось возбуждения и азарта летчика-истребителя, ведущего по небу свою стремительную машину. Монотонность бомбардировочных вылетов разнообразилась лишь адским зрелищем сражений или пожарами в немецких и японских городах.