ввиду своей личной безопасности они были постоянно настороже и приняли все меры, чтобы шпионы или изменники не прокрались в их жилища с целью собрать сведения о скрытых в них сокровищах.
Раз вечером, в пятницу, вскоре после прибытия французов в Рим, появился пожилой человек у железных ворот гетто и просил впустить его в еврейский квартал. Он был настолько взволнован, что не мог скрыть своего нетерпения, и этим возбудил подозрение еврейского привратника, который в первую минуту наотрез отказался отворить ему калитку. Хотя незнакомец, по-видимому, знал еврейские обычаи и черты лица его ясно показывали, что он принадлежит к избранному народу, но это не могло служить ручательством в его благонадёжности. Поэтому привратник не решился впустить его без разрешения старшин. Незнакомец говорил, что гетто — его родина, что он всем известный врач Исаак Иэм; но эти уверения не произвели никакого впечатления на привратника, который молча удалился, чтобы призвать старшин.
Наконец эти явились и были немало удивлены, когда увидели знаменитого врача, пропавшего без вести после постигшего его ужасного несчастья. Хотя он сильно постарел и изменился, но его легко было узнать по чертам лица и голосу, так что для старшин не могло быть никакого сомнения в том, что перед ними стоит прежний Исаак Иэм. На их вопрос, откуда он явился так неожиданно, Исаак ответил, что долго странствовал по свету без определённой цели и теперь прибыл в Рим с французской армией, под покровительством храброго рыцаря де Торси.
Старшины еврейской общины просили Исаака подождать ещё немного, пока они не вернутся в свои дома. После этого привратник впустил его в гетто, с которым у него было связано столько дорогих воспоминаний. Трудно передать словами те чувства, какие охватили его душу при виде знакомых мест, где он прожил много лет, счастливый и довольный, среди своей семьи, несмотря на все преследования, которым он подвергался наравне со своими единоверцами. Он медленно шёл по улице, сложив руки на груди; губы его бормотали одну из тех молитв сынов Израиля, в которых выражается их безусловная покорность воле Божьей.
Глазам Исаака предстала та же картина, которую он видел столько раз в своей жизни накануне субботы. Везде у дверей домов сидели люди, женщины были большей частью в белых платьях и в праздничных украшениях; все казались весёлыми и довольными, потому что в эти торжественные часы каждый старался забыть свои мелочные, будничные заботы и думать только о Боге и своей семье. Исаак видел группы мужчин, женщин и детей, сидевших вместе; и им всё более и более овладевало нетерпение. Где его жена Лия? Жива ли она? Этот вопрос не раз готов был сорваться с его губ, но он так боялся ответа, что не решился произнести вслух имя своей жены. Между тем в душе его снова шевельнулся слабый отблеск надежды, которая воскресла в нём в последние недели вместе с пробуждением к новой жизни.
Он подошёл к своему дому и обомлел от радостного испуга, когда увидел женщину, одетую в белое платье, которая сидела у дверей, сложив руки на коленях. Он узнал в ней свою жену.
Ряд мучительных вопросов один за другим возникли в его душе: какой встречи может он ожидать от своей жены после того, как он убил собственных детей и бросил её на произвол судьбы? Разве она не вправе ненавидеть его и с проклятием выгнать из дому как виновника постигших её несчастий? Что он ответит ей, когда она потребует от него своих сыновей?
С этими мыслями он нерешительно приблизился к ней, почти задыхаясь от волнения; губы его шевелились, но он не в состоянии был произнести ни единого слова. Она сидела, склонив голову, так что лица её не было видно; вся её фигура, неподвижная и спокойная, с руками, сложенными на коленях, представляла картину тихой покорности судьбе.
Исаак молча стоял перед своей женой, и так как она, по-видимому, не замечала его присутствия, то он взял её за руку и сказал подавленным, чуть слышным голосом:
— Здравствуй, Лия!
Она с удивлением подняла голову, но в первую минуту ничего не ответила ему.
По еврейскому обычаю во всех комнатах стояли зажжённые светильники, отблеск лампы из открытых дверей осветил лицо Лии, покрытое глубокими морщинами, с кротким, задумчивым выражением.
— Привет тебе, кто бы ты ни был! — ответила она печально после некоторого молчания. — Я никогда не слыхала твоего голоса! Объясни мне, что понудило тебя, чужого человека, прийти к одинокой женщине в такой день!
Эти слова поразили Иэма. Он ещё раз внимательно посмотрел на лицо любимой жены, которое было обращено к нему, и тотчас же убедился, что её глаза не могут видеть его.
— Великий Боже! — невольно воскликнул он. — Когда истощится гнев твой!.. Мог ли я ожидать, что меня постигнет это новое несчастье, чтобы переполнить меру моих страданий!..
Тут Лия узнала голос своего мужа, и чувство невыразимого счастья охватило всё её существо. Она быстро поднялась на ноги и с громким криком: «Исаак, неужели ты вернулся ко мне!» протянула ему обе руки; но вслед за тем она упала в обморок, так как была слишком измучена, чтобы вынести новое сильное потрясение.
В эту минуту горе и радость одновременно наполняли сердце Исаака. Он нашёл свою жену ослепшей, но она не предала его проклятию, не чувствовала к нему ненависти. После всего, что вынесла и вытерпела эта несчастная женщина, любовь не погасла в её сердце; он ясно видел это по тону, с каким она произнесла его имя.
Он поднял её на руки и внёс в дом, покрывая поцелуями её бледное, безжизненное лицо и полузакрытые глаза.
Всё в доме было в том же виде, как несколько лет тому назад; каждая вещь была на прежнем месте. Поэтому Исаак тотчас же нашёл спальню и, положив Лию на постель, встал около на коленях; немного погодя он тихо назвал её по имени, так как видел, что она начинает приходить в себя.
Глубокий вздох и вопрос: «Неужели это правда?» — ясно показывали, что сознание вернулось к ней.
О прошлом между ними пока не было сказано ни единого слова: потому ли, что впечатление настоящего было слишком сильно, или обоим было тяжело вспомнить о пережитых событиях. Теперь, по крайней мере, они были опять вместе; и это сознание наполняло их сердца глубокой благодарностью Богу Израиля. Но Лии казалось, что её радость неполная, пока она не поделится ею с близкими людьми, которые