какого-либо издательства была призвана строго наблюдать за морально-нравственным обликом своих сотрудников. Что уж говорить про литераторов, любой нетипичный поступок которых никогда не оставался без должной реакции партийных органов. Какая кара могла обрушиться, например, на голову пьющего писателя времен оттепели? Самая суровая. Собрались однажды члены парткома обсудить очередную «персоналку» (так называлось персональное дело) очеркиста Леонида К., провинившегося в том, что он «снова совершил тяжкое нарушение морально-этических норм поведения коммуниста». Конкретно объяснил его проступок секретарь парткома Виктор Сытин: «На радостях, что вышла из печати его новая книжка, он выпил лишку, поспорил с кем-то и поскандалил на улице»{695}.
Конечно, ныне читать такое без улыбки нельзя: кому сегодня есть дело до пьющего человека, тем более писателя? И вот сидит несчастный очеркист-выпивоха в знаменитой «восьмой» комнате ЦДЛ, в самом конце большого, кондового, обитого зеленой материей стола, переживает. Умоляет коллег еще раз поверить ему: мол, больше пить не буду! Писать только буду, обещаю! Клянется, а сам плачет, ей-богу. А как тут не пить-то: ресторан-то вот он, под боком. И кому только в голову пришло такое соседство организовать?
«Какие будут мнения, товарищи?» Это стандартный вопрос всех советских собраний уже сам по себе подразумевал такой же ответ: «Строгача ему влепить и по домам разойтись». Точнее не по домам, а в ресторан, ужинать пора. Запахи-то, запахи какие! Работать не дают! Шашлычком по-карски из кухни тянет… Привычное для всех решение озвучил Михаил Исаковский: «Предлагаю строго осудить товарища К. и вынести ему строгий выговор с занесением в личную карточку». Его все поддерживают: правильно, так его! И пусть на стройку едет или в колхоз какой, очерки свои пишет. А к бутылке больше – ни-ни! Поверим ему, друзья! Тут кто-то даже предлагает: «А может, ограничимся простым выговором? Без занесения?» А что, можно и без занесения.
Народ оживился, некоторые уже стали собираться. И вдруг встает невысокий седой старичок и говорит: «Таким не место в партии! Исключить его!» Все затихли. Старичок-то непростой: Бляхин его фамилия, Павел Андреевич, член партии с 1903 года, участник всех революций и всех войн. А по совместительству еще и автор повести «Красные дьяволята», той самой, что получила известность как экранизация «Неуловимые мстители». Родился Павел Андреевич лет за 70 до этого партсобрания, много натерпелся от проклятого царизма на каторгах и ссылках, успел установить советскую власть в Баку и Костроме, а еще на Украине, где громил махновщину. А потом советское кино поднимал на должную высоту, в 1930 году самого Довженко за его «Землю» обвинил в том, что тот «основательно выхолостил классовое содержание фильма». А еще каким-то образом товарищ Бляхин уцелел в период культа личности: пронесло его! Короче говоря, такие люди и без охраны.
Как должны были реагировать на внезапное выступление товарища Бляхина члены парткома? Времена вроде уже не те, да и махновцев всех порубили… А старый большевик Бляхин продолжает: «Он проявил неуважение к партии, безответственность. Тем самым поставил себя вне ее рядов». Тут и посыпались мнения: «А ведь прав товарищ Бляхин. Какой выговор? Гнать его из нашей родной партии. Он замарал своим поведением нашу парторганизацию». А Исаковский вдруг сказал: «Я снимаю свое предложение о выговоре… Надо исключить».
Были времена, когда исключение из партии считали не иначе как применением высшей меры. А после изгнания из рядов ВКП(б) человека, как правило, ждал арест. Но та эпоха прошла, и все равно очеркист плакал. Но партком слезам не верит. Проголосовали единогласно. И точка. Надо думать, что в райкоме партии, который должен был согласовать это решение, сильно подивились столь жестокой мере наказания за пьянство: если бы еще этот очеркист примкнул к антипартийной группе, это еще можно понять, а тут-то за что? «Кто не пьет? Назови», – как вопрошал куплетист Аркадий Велюров из «Покровских ворот». И потому очеркиста не исключили из партии, а лишь перевели на год в кандидаты в эту самую партию. Но пить он перестал… А в следующий раз рассматривалась «персоналка» уже другого литератора, не заплатившего партийные взносы с гонорара за изданную книгу. Это был характерный для писателя проступок – система заработка (когда человек получал доходы в разных местах) позволяла некоторым скрывать до поры до времени сам факт получения гонорара, дабы не платить с него партвзносы. Спасибо коллегам – не давали забыть.
А кого-то могли исключить из партии за одно лишь антисталинское выступление в ЦДЛ – как Юрия Фёдоровича Карякина. 31 января 1968 года на вечере памяти Андрея Платонова он сказал: «Черного кобеля не отмоешь добела». И ведь исключили, отнеся эти слова на счет Сталина. Русская пословица прозвучала громко. И вызвали Юрия Карякина (как и Зиновия Паперного) в Московский горком партии. Но первого секретаря Виктора Гришина там не было. Позднее Карякин рассказывал про этот майский день 1968 года, что Гришин сидел за занавеской, слушая ход рассмотрения дела Карякина. В итоге его исключили из КПСС по двум пунктам: «за беспрецедентно грубое поведение на горкоме партии» и «за идеологически неверное выступление на вечере памяти Платонова». Напоследок Юрий Фёдорович «ногой открыл дверь»{696}.
Обсуждали писатели-партийцы и персональное дело Булата Окуджавы – выступая в Молдавии на одной из встреч с читателями и отвечая на (возможно провокационный) вопрос «Достоин ли Солженицын Нобелевской премии?» – он ответил: «Достоин». И закрутилось дело. Собралось в ЦДЛ партбюро секции поэтов, был там и Анатолий Жигулин, отметивший в дневнике 3 апреля 1971 года: «Я шел на партбюро с твердым решением защищать Булата… В общем, Булату почти сошло – поставили на вид. После Бюро было ощущение, словно в <дерьме> искупался. И все были гадки: кто тупостью, кто лицемерием»{697}.
Через год опять промывали косточки Окуджаве. 30 марта 1972 года: «Партбюро. Разговор о Булате Окуджаве. Его часто печатает антисоветский ж[урнал] “Грани”, а в 1970 г. в белогв[ардейском] изд[ательст]ве “Посев” вышел его двухтомник. Булата самого не было. Решили вызвать его для беседы. Я говорил, что не вижу криминала – ведь Булат сам не посылал эти произведения». Кончилось все довольно безвредно для Булата Шалвовича: решили, пусть он выступит с официальным «осуждением издательства» в печати или на общем партийном собрании писательской организации.
Изгнать из партийных рядов могли и за желание писателя переехать в другую страну на постоянное место жительства. Переводчик Яков Козловский, рассказывая об исключении из КПСС детского поэта Зиновия Телесина, подавшего заявление на эмиграцию в Израиль, свидетельствует: «Стихотворец А. Никифоров, выпив двести грамм [в ресторане] и вернувшись на собрание, предложил сотоварищам не исключать Телесина по той причине, что на его исторической родине есть две компартии и он может вступить в любую, не прерывая стажа»{698}. В