Но для Мириам это было пыткой. Здесь, в этих стенах, она была царицей, здесь познала и величайшее счастье, и величайшее горе. А дворец не узнал Анхесенамон. Он забыл ее, как забывал всех умерших. Он и не мог поступать иначе, древний, переполненный воспоминаниями.
Нофрет видела ее страдания, но ничем не могла ей помочь. Заговорив о прошлом, можно было выдать бывшую царицу. Признать, что она сознает, где находится, она, известная в этой жизни как провидица апиру, значило воскресить умершую, которая не должна была ожить.
Для Нофрет жизнь здесь очень походила на ту, прежнюю: она прислуживала своей госпоже, которая была слишком уязвлена или слишком расстроена, чтобы разговаривать, и наблюдала, как Моше бродит, словно в тумане, одержимый богом. Апиру были склонны держаться вместе: они ели не так, как здешний народ, а своему богу молились по-особому, уходя в какое-нибудь укромное место.
Иоханан не искал общества Нофрет, а она не пыталась разыскивать его Она полагала, что муж не теряет Иегошуа из виду, но точно не знала, так ли это. Сын тоже не приходил навестить ее и не присылал справиться, как у нее дела. Их ссора росла в тишине, пока не превратилась в стену, разделявшую их в пути и разлучившую здесь, в Египте.
Нофрет убеждала себя, что ей это безразлично, но чувствовала в себе пустоту, холодное упрямое спокойствие. Внешне она вела себя так же, как и всегда: ходила, говорила, ела, дышала, прислуживала своей госпоже. Ей не хотелось никуда идти, даже погулять по Мемфису. Насколько она знала, торговка пивом еще жила здесь, по-прежнему варила свое крепкое пиво и подавала его в щербатых чашках.
И дело было вовсе не в том, что она всецело зависела от благорасположения Иоханана. Муж мог быть полнейшим дураком, если пожелает, подвергать своего сына — ее сына — опасностям, погибнуть вместе с ним и заслужить проклятие. Нофрет неплохо жила до того, как вышла за него замуж, и может неплохо жить и дальше, в Египте или в любом другом месте.
Она чувствовала себя странно, думая об этом, как будто у нее не было будущего. Каждое утро приходило, словно последнее, и она качалась на краю мира, но не падала, и что там, внизу, не представляла.
В Синае Нофрет знала, как пройдут эти годы, надеялась, что они будут долгими; ее дети вырастут, обзаведутся семьями, одарят ее внуками; череда лет пройдет в странствиях с пастбища на пастбище. В конце концов они с Иохананом, конечно, умрут, но не преждевременно, а когда оба доживут до почтенных преклонных лет. Египет тут ни при чем, они не должны умереть молодыми, не должны потерять Иегошуа, который не успел даже стать мужчиной. Борода его была еще лишь тенью над верхней губой; голос ломался; и он воображал себя великим воякой.
Но у него был отец, которому полагалось соображать лучше. Нофрет лелеяла свою обиду с трогательной заботой. Это удерживало ее от того, чтобы превращать себя в посмешище, бегая за своими отчаянными мужчинами и упрашивая их вернуться домой.
И где же этот дом, если не там, где они? Нофрет по-настоящему не была апиру. Египет ничего не знал о ней, а страна Хатти забыла о своей дочери. Ей негде было быть, кроме как здесь, и нечего было делать, как только сопровождать женщину, которая не нуждалась в ней и не обращала на нее внимания.
Нофрет не одобряла жалости к себе. Она отталкивала, топтала ее, но жалось поднималась снова и снова, овладевала ею, повергала в тоску.
Прошло немало времени, прежде чем к апиру явился посланник. Царь примет их среди других посольств, которые пришли в Египет со времени прошедшего полнолуния. Их было на удивление много, большинство явились, чтобы приветствовать нового царя на его троне и выяснить, насколько он расположен к их собственным царям и вождям.
Все послы собрались в зале приемов и выстроились по порядку так, как пожелал величественного вида распорядитель с жезлом, увенчанным золотым набалдашником. Он не был распорядителем церемоний, когда царицей была Анхесенамон, но Нофрет его помнила. Он стал гораздо старше и представительней, чем тот прежний молодой чиновник, но все так же косил глазом и держал голову набок, думая, что это помогает скрыть его недостаток.
Нофрет склонила голову и закуталась в покрывало. До нее, наконец, дошло, что она, а не ее госпожа, может выдать их всех. Слуги незаметны, это верно, но хеттская служанка царицы, главная над прислугой, вряд ли так быстро забыта. Оставалось надеяться, что ее покрывало будет надежным прикрытием, и никто не спросит, почему у женщины апиру серые глаза.
Никто ее, похоже, не замечал. Она была лишь одной из массы чужеземцев. Люди из страны Пунт были гораздо заметнее: обнаженные, угольно-черные, утыканные перьями и обвешанные янтарем и слоновой костью. Были здесь татуированные ливийцы, бородатые, в парчовых нарядах вельможи из Азии, даже здоровенные, мускулистые люди из Ашура, привезшие в дар львиные шкуры. Хеттов не было. Страна Хатти могла еще и не знать, что в Египте новый царь, или выжидала, чтобы посмотреть, как он себя поведет по отношению к народу, который был одновременно его врагом и союзником.
Медленно проходил час за часом. Каждое посольство выносило свои дары или дань, звучали речи, выражающие почтение по обычаю той или иной страны. Апиру, стоявшие в задних рядах, видели немного — лес колонн и головы стоящих впереди. В проход высунуться было нельзя: стражники не разрешали. Все должны были оставаться на своих местах, соблюдать порядок и ни в коем случае не возражать.
Нофрет не могла припомнить такой пытки, разве что в тот день, когда она пришла в Ахетатон среди дани, представлявшейся царю. Наверное, она уже позабыла, как муторно стоять в рядах придворных во время бесконечно долгих церемоний, или это выглядит совсем иначе, когда стоишь среди приближенных за спиной царя. Оттуда можно незаметно выскользнуть, не пререкаясь со стражей, отдохнуть, облегчиться, перекусить и вернуться незамеченным.
Царь мог себе это позволить, но явившиеся на прием — нет. Когда он выходил, все оставались стоять, голодные, мучимые кто жаждой, а кто наоборот — желанием освободиться от воды. Нофрет услышала за спиной шепот — похоже, это был Иегошуа — достаточно громкий, чтобы разнестись по всему залу: «О, боже, но мне надо выйти!»
Таким же хорошо слышным шепотом ему ответили: «Полей колонну. Никто не заметит».
Кто-то зашипел, призывая их к молчанию и, как надеялась Нофрет, удержав от святотатства. Она полагала, что это был Иоханан, но не стала оглядываться, чтобы убедиться в этом.
Она еще не видела царя, но, похоже, правитель был стар, поскольку отлучался достаточно часто. Время его отсутствия тянулось бесконечно. Нофрет задумалась, продолжаются ли суды над умершими так же долго, как здесь, среди живущих. Множество столпившихся людей, кошмарная вонь от пота, шерсти и плохо вымытых тел. Даже в таком просторном зале, за толстые стены которого не проникало солнце, людям в одежде жителей пустыни было слишком душно и жарко.