Читать интересную книгу Записки рецидивиста - Виктор Пономарев

В общем, человек он был жадный, и барахло в придачу, за что и получил пятнадцать лет строгого режима. Еще когда я пришел из Мордовии в Яшкульскую зону, Шарип, оказывается, попросил Наганюка:

— У меня товарищ пришел с особого. Если у тебя есть что покушать, дай немного.

Я всего этого не знал тогда. А Наганюк ответил Шарипу:

— Ничего у меня нет.

А через несколько дней в бендежку к Наганюку, а работал он в столярке, оперы со шмоном нагрянули. И взяли у него мешок, полный продуктов. А самого Наганюка увели и дали пятнадцать суток изолятора. Вечером от зеков мы узнали, что у него нашли восемь килограммов суслиного жира, двадцать килограммов лука, тридцать пачек киселя, консервы, тушенку и две тысячи денег.

Шарип психовал сильно и ругался по-своему. Я спросил у него:

— Ты что так лаешься?

— Димыч, да как не лаяться? Я у этого мудака спрашивал что-нибудь покушать для тебя. Так он сказал: «Нету». А сам вон какой подарок ментам сделал.

От природы Наганюк был человеком крупным, выше среднего роста, а когда через пятнадцать суток вышел из изолятора, на него страшно смотреть было: бледный, худой, штаны и куртка на нем висели, как на швабре. Я стоял в рабочей зоне возле бендежки Шарипа, когда подошел Наганюк. Я решил провести небольшую воспитательную работу.

— Ну что, жидовская морда? Неплохо, неплохо, я вижу, в изоляторе горбатых правят. Шарип, оказывается, был у тебя, спрашивал покушать, а ты член показал. Вот жадность фраера и сгубила. Менты нашли и все «отмели» (отобрали). Получилось ни нам, ни себе. А если бы ты поделился, мы бы тебя из изолятора по-человечески встретили, стол накрыли, да и в «трюм» тебе бы «грев» шел. А теперь мы смотрим на тебя, как на идиота.

Подошел Шарип, сказал:

— Да что ты, Дим Димыч, с ним разговариваешь? Пусть идет отсюда на фуй. Я ему даже чая не дам. Это ж надо: все ментам отдать.

— Ты не прав, Шарип, — сказал я. — Ну, заблуждался человек, не искоренил свои жлобские замашки. Надо дать ему шанс исправиться. Я вот помню, в Таштюрьме со мной в камере Корсунский сидел, Леонид Моисеевич, тоже порхатый. Поначалу тоже жлобствовал. С нами еще два головореза сидели, так коллективом камеры воспитали человека, всем стал делиться.

В подтверждение моих слов понуро стоявший Наганюк стал раскаиваться.

— Да, ребята, я виноват. Я еще крепко заблуждаюсь в этой жизни, а Бог меня наказывает за жлобские замашки, — сказал иуда и ушел.

И надо отдать должное, воспитание на человека подействовало. Шарип не раз заезжал к жене Наганюка, привозил в зону деньги и продукты. Так Наганюк делился с нами.

Приближался день моего освобождения. Шарип подарил мне три ножа: один охотничий и два с выкидными лезвиями. В зоне отдавать не стал, а отдал кенту Абдулле. Тот на бесконвойке в Яшкуле работал, в пекарне машины с мукой разгружал. А мне Шарип сказал:

— Освободишься, Дим Димыч, зайдешь в пекарню, Абдулла будет тебя ждать.

И вот подошел тот день — завтра я выхожу на волю. А сегодня вечером Шарип заварил ведро чифирю, и все, кто пьет чифирь, подходили с кружками и пили. Наганюк приходил попрощаться со мной, в его характере произошли ощутимые перемены в лучшую сторону. В общем, кайфовали мы и разговаривали почти до утра. Кто-то притащил гитару, я прошелся по аккордам и выдал старую лагерную песню:

А наутро расстреляют Халима.Расстреляют Халима. Это значит, меня…

Шарип остановил меня:

— Ты что, Димыч, такую не в масть грустную, давай что-нибудь повеселей.

— Постой, паровоз, не стучите, колеса. Кондуктор, нажми на тормоза. Я к маменьке родной, больной и голодный, спешу показаться на глаза… — запел я.

В первой половине дня по местному радио объявили:

— Пономарев В. В., срочно явиться на вахту, вы освобождаетесь.

Шарип посмотрел на меня и сказал:

— Димыч, ты что? Что такое? На тебе лица нет, так побледнел, аж белый сделался.

— Все нормально, Шарип, все ништяк. Это от радости, — ответил я, а про себя подумал: «От услышанных слов и мотор может остановиться. Столько ждешь, ждешь, а потом бац: вы освобождаетесь. Как серпом по яйцам».

Я почему так подумал, случай вспомнил: в Таштюрьме дело было. Во фронтоне смертников человек сидел в «сучьей будке» (одиночной камере), приговоренный к «вышаку». Как обычно в таких случаях, кассацию о помиловании в Верховный Суд подали. Пришло помилование. Хозяин, адвокат и прокурор зашли в камеру к бедолаге и зачитали тому постановление о помиловании. То ли от нервного перенапряжения, то ли от радости, но у несчастного случился разрыв сердца. Вот тебе и помиловали.

Я взял свою котомку, попрощался в бараке с товарищами и пошел на вахту. Шарип сунул мне письмо, чтобы я передал его брату Абдулле. В письме было всего два слова, написанных по-даргински. Я спросил Шарипа:

— А что здесь?

— Тебе, Димыч, не надо знать. Абдулла знает.

Я вышел за зону, зашел в штаб, получил деньги и справку об освобождении. Вот она — долгожданная свобода! И случилось это 23 февраля, в День Советской Армии. Что-что, а уж этот день мне хорошо и надолго запомнится.

5

Зашел в пекарню. Увидел Абдуллу с какой-то толстой бабой. Оба были перепачканы мукой и сидели выпивали. Абдулла держал стакан в руке и хотел уже выпить, но, увидев меня, тормознулся.

— О! Кого я вижу! Дим Димыч, давай к нашему столу, — сказал Абдулла, налил еще стакан водки и протянул мне. — Вот человек только освободился.

— Так за это надо выпить, — поддержала женщина.

Втроем мы чокнулись стаканами и выпили. Жизнь у меня на воле пошла. Мы долго сидели выпивали, разговаривали. Потом я сказал:

— Вы меня извините, мне надо еще в универмаг успеть, прибарахлиться.

Поднялся из-за стола и стал собираться, Абдулла протянул мне три ножа, я положил их в сумку, попрощался и свалил. Под самое закрытие успел в универмаг. Купил себе серый в полосочку костюм, туфли, рубашку, шляпу, а также мелочевку: носки, трусы, майку. Все завернул, сложил в сумку и подошел к отделу, где продают магнитофоны. Купил себе «Альфу», но без кассет. А у девушек-продавщиц играл магнитофон. Я стал их уговаривать продать хоть одну кассету. Уговорил. Девчата сжалились надо мной, видно, по моему виду поняли, откуда я, переговорили между собой и продали мне.

Когда вышел на улицу, было уже почти темно. Думаю, поздно уже, куда я сейчас поеду, отдохну в гостинице, а завтра с утра и поеду. Как решил, так и сделал. Поймал частника, он добросил меня до гостиницы. Зашел, стал у администраторши оформлять документы и промежду прочим спросил ее:

— А гулящие женщины сюда приходят?

Нестарая еще администратор с ухмылкой посмотрела на меня и ответила:

— Да, приходят. Две.

По горячему следу я сделал закидон:

— Две не надо, а одну оставьте для меня. Я вам за это отдельно заплачу.

В комнате, куда меня направила администратор, уже были два «пассажира»: мужчина лет сорока и молодой парень лет двадцати пяти. Они, видимо, только сели ужинать, на столе была закуска и стояла еще не начатая бутылка шампанского.

— Садись с нами, — сказал парень.

— Айн момент, — ответил я. — Хочу магнитофон испытать, только купил. Где здесь воткнуть?

Я включил магнитофон в розетку на стене, и он зашелся веселой музыкой: «На теплоходе музыка играет…»

Я сел за стол, познакомился с ребятами. Мужчину звали Володя, он шофер из Чернобыля. Молодой парень — Магомед, он находится здесь по коммерческим делам.

— За что выпьем? — спросил Магомед, разлив шампанское по стаканам.

— Давайте выпьем за мое освобождение, — предложил я. — Я сегодня только «откинулся».

Ребята тост поддержали, и мы выпили. Потом я обратился к Магомеду:

— Здесь можно найти чего-нибудь покрепче?

— Конечно можно. Пойдем.

Вдвоем мы вышли из гостиницы, перешли дорогу, подошли к дому. Магомед подозвал какую-то женщину, поговорил с ней возле калитки. Она вынесла четыре бутылки водки, и мы вернулись в гостиницу, зашли в комнату, а тут мой магнитофон наяривает: «Ты рядом, ты рядом со мной, дорогая, но ты далека от меня…» Началась пьянка уже серьезная.

Володя рассказал мне свою грустную историю, как он работал шофером на атомной электростанции после ее взрыва.

— Сначала за собой ничего не замечал, а потом пришлось лечь в больницу. Сейчас мне тридцать восемь, а я уже инвалид первой группы. В Яшкуле меня три раза забирала милиция, потом отпускала. Вот я пришел в гостиницу и боюсь куда-нибудь идти.

— А что такое, Володя? — спросил я.

— Да когда я иду, время от времени меня всего начинает дергать и кидать: руки вверх и ноги вверх. Но потом проходит. Менты думают, что я пьяный, забирают. А мне-то неприятно, надоедает, поэтому я в хате больше сижу.

В это время мой мозг переключился на песню, что поплыла из магнитофона: «Сорвала я цветок полевой, приколола на кофточку белую. Ожидаю свиданья с тобой, только первого шага не сделаю. Значит, нужно тебе подойти, обо всем самому позаботиться…» Последняя фраза песни натолкнула на мысль: «Может, пойти попробовать договориться и трахнуть администраторшу. Баба она ништяк из себя, не совсем старая еще. У меня и постарше бывали».