в Храме мало кто обрадовался. Но никто и не протестовал. Все прекрасно сознавали, что отстранение Маттафия бен Теофилия от первосвященства есть та самая цена, которую Храм должен заплатить за избавление от золотого римского орла.
Нового Коген Гадола интересы Храма беспокоили меньше всего. Братья Боэтии рассматривали первосвященство как возможность личного обогащения. И они были не из тех, кто даром теряет время.
Уже на следующий день во Внешнем дворе Храма у западной стены между двумя выходами появилась маленькая меняльная лавка. За лавкой стояли двое молодых студентов, племянники нового Первосвященника. Ими впервые в городе предлагался обмен римских монет на местные и наоборот. Притом по очень низкому курсу.
С приходом римлян в Иерусалим пошел приток римской валюты. Римляне приезжали не только из столицы, но и из соседних восточных провинций Империи. Их привлекало в Иерусалиме привычное для них развлечение – спектакли в театре, скачки на ипподроме, гладиаторские поединки в амфитеатре, наконец, проводимые Иродом квинкинальные игры. Гости обычно меняли свои деньги по очень высокому курсу на рынке у двух – трех известных иудейских ростовщиков, тесно связанных с Храмом. Через Храм аккумулированная римская валюта затем еще дороже продавалась Дворцу. В римской валюте больше всех был заинтересован царь, которому нужно было оплачивать поставки вина из Рима и покрывать свои расходы на поездки за пределы царства. Римская валюта у него шла также на подкупы сенаторов и других высокопоставленных чиновников Империи.
Храм держал руку на пульсе денежного обращения и всегда умело пользовался курсом обмена как верным рычагом воздействия на царя. В царстве не было никого богаче Храма. Даже царь уступал Храму своим богатством. Главным источником доходов Храма были пожертвования евреев со всех концов Римской империи. С древнейших времен каждый еврей, достигший двадцатилетнего возраста, где бы он ни находился, должен был ежегодно посылать Храму пол шекеля или его эквивалент в иностранной валюте. А тогда при Ироде пол шекеля равнялось двум серебряным динариям или греческим драхмам[74]. По всей территории Римской империи пожертвования накапливались в местных синагогах, а затем отсылались в Иерусалим к первому числу месяца Адара. До двадцать пятого числа того же месяца люди опускали по пол шекеля в урны, установленные в Храме. Их было тринадцать.
Храмовая казна находилась в Эсрат Насхиме, и ею ведали семеро амаркелимов и трое гисбаримов[75]. В Храме также находилось секретное помещение, названное “Lishkat HaShsha’im”, для анонимных пожертвований.
Два события существенно изменили ситуацию. Продолжительное мирное время и болезнь царя.
Долгое отсутствие войн за последние годы создало условия для притока в Иерусалим все большего числа евреев из Рима, Вавилона, Александрии и Антиохии. Вместе с ними увеличился и приток римской и других иностранных валют в Иерусалим. При этом римские монеты играли роль международной валюты, на которую обменивались все прочие монеты, отчеканенные в провинциях империи. Приезжие евреи предпочитали менять римские динарии у своих родственников среди горожан. Так, постепенно, у жителей Иерусалима накапливалось много римской валюты.
В то же время болезнь царя подорвала доверие к монетам с его именем. Каждое ухудшение или улучшение состояния его здоровья неминуемо вызывало сильное колебание курса шекеля по отношению к динарию. Люди предпочитали хранить деньги в твердой римской валюте и менять ее по мере надобности. Но во всем городе не было ни одного места, где они могли бы обменять свои деньги на римскую валюту и обратно. Это открывало возможность для быстрого обогащения на повседневном колебании обменных курсов. За нее и ухватились братья Боэтии.
Узнав о меняльной лавке в Храме, горожане устремились менять свои деньги на римскую валюту. Образовалась длинная очередь перед воротами Храма, хвост которой доходил до Ксистуса.
В последующие дни братья Боэтии открыли во Внешнем дворе еще три лавки. Люди не только покупали римские монеты, но также начали их обменивать на шекель. Храм постепенно превращался в меняльный двор. Большинством священнослужителей это было воспринято как не меньшее осквернение Храма, чем золотой римский орел. Братья Боэтии оправдывались тем, что меняльные лавки приносят дополнительный доход Храму, позволяют лучше использовать Эсрат Гойим, обычно пустующий подолгу в межпраздничное затишье.
Вместе с тем, основные дела Храма были заброшены. Не претворялись в жизнь решения Синедриона, в одних случаях по беспечности нового Первосвященника, а в других намеренно.
Желая выиграть время для своего покровителя, царя Ирода, Иохазар бен Боэтий решил помешать старейшинам пригласить неженатых родственников Мариам в Храм, как было ими установлено. «Сейчас не время», «У Храма есть дела поважнее». Йешуа бен Сию было нетрудно угадать за этими отговорками истинные мотивы братьев Боэтиев. Ему удалось убедить старейшин надавить на Первосвященника. Тот после долгого сопротивления согласился созвать потенциальных женихов в Храм, но не раньше, чем в самый последний день месяца Мархешвана.
– Будем надеяться, что до того времени девица окажется в постели у царя, – сказал Иохазар бен Боэтий своему брату.
121
Пока царь Ирод увлеченно пожинал плоды ситуации «как если бы», он подобно Иуде бен Сарифеусу пребывал в какой-то эйфории. Несколько дней кряду был бодр, деятелен, абсолютно забыв про свою болезнь, чего с ним давно не случалось.
– Тьфу, тьфу, как бы не сглазить, – постучав по дереву, сказал он Сарамалле. – Чувствую себя хорошо. Ничего не болит.
Но уже на следующее утро 7-го числа месяца Мархешвана старая болезнь вернулась с невиданной дотоле силой. На рассвете он проснулся от тошноты. Желудок был пустой. Но к горлу подступала какая-то кисловатая жидкость. Ему показалось, что ею у него наполнены все легкие. Тошнота продолжалась, кашель усилился, но его никак не вырывало. Не наступало желанного облегчения. Про себя он отметил, что никогда прежде у него не было такого жуткого кашля. Стало быть, заключил он, болезнь вошла в новую стадию.
Он дотянулся до колокольчика. Прибежал египетский врач, который с недавнего времени был поселен по соседству.
– Что вы съели перед сном, Ваше Величество?
– Ничего мясного. Только козий катык.
– Ваше Величество, вам придется исключить из еды все молочное. Слишком много кислого для вашего желудка.
– На х*й мне такая жизнь, – сказал с досадой царь. – Этого нельзя, того нельзя. Скоро ты запретишь мне и е*аться. Не ешь, не е*ись. Зачем тогда жить!? А!?
– Надеюсь, до этого дело не дойдет, – ответ египетского врача прозвучал довольно двусмысленно. – А что касается тошноты, то скоро она сама по себе пройдет.
Египетский врач ушел. Царь откинул голову на подушку и закрыл глаза. Смутно вспомнился увиденный ночью сон. Он сидел за столом. Кажется, в огромном шатре. Он ел что-то, а вокруг