Читать интересную книгу История новоевропейской философии - Вадим Васильев

— А какие тут способности?

Прежде всего, рассудок, с помощью которого мы пытаемся постичь замысел произведения и воображение, которое как бы не даёт нам остановиться в этом постижении и открывает всё новые и новые перспективы. Вот гармония между этими способностями вызывает эстетические переживания.

Но, эстетическое чувство, вкус, обладает и другими чертами. Оно обладает, в частности, субъективной всеобщностью и необходимостью. А так же оно абсолютно бескорыстно, говорит Кант. Вот бескорыстность эстетического чувства резко отличает его от обычных удовольствий (предметы которых Кантом называются «приятными», а не «прекрасными») и, позволяет Канту говорить о прекрасном как о символе доброго. А об эстетическом чувстве — как о чувстве, символизирующем моральные чувства. Их роднит именно бескорыстность, незаинтересованность в том обладаем мы этим предметом или нет. Скорее наоборот, если мы обладаем каким‑то эстетическим объектом, это мешает чистоте нашего восприятия. Лучше чтобы мы его не имели, как бы были абстрагированы от его существования. Поэтому Кант, можно сказать, создаёт теорию морального воспитания через теорию морального искусства. Но оно — это воспитание, воспитательная роль искусства, состоит не в лобовой, так сказать, атаке не безнравственность, не в примитивнейшем морализаторстве. По Канту получается скорее наоборот, что самым большим моральным зарядом обладает искусство ради искусства. Вот такой парадокс — он обосновано, однако, хорошо это формулирует. Потому что именно искусство ради искусства развивает, прежде всего, способность к эстетическим переживаниям, а это подготавливает душу к принятию моральных максим, столь же бескорыстных.

Ну, а что касается субъективной всеобщности и необходимости вкуса, то здесь вот любопытный пример обязательно надо привести, что бы подчеркнуть. Значит, с одной стороны, наши эстетические предпочтения обладают большей всеобщностью, чем скажем, наши пищевые предпочтения, так? То есть в отличии от вкусов пищевых, о которых не спорят, об эстетических вкусах можно спорить. В области пищевых вкусов всё абсолютно случайно, у каждого своё здесь предпочтение, никакой всеобщности нет.

С другой стороны, эстетические предпочтения отличаются от моральных предпочтений потому, что моральные предпочтения могут быть сделаны абсолютно прозрачными в логическом смысле. Иными словами, они могут быть доказаны. Вот есть основная аксиома, как Вы верно говорили — моральный закон, а вот всё остальное, как бы приложение, они могут быть дедуцированы из этого морального закона. Мы можем точно знать, как поступать, и быть уверенными, что это единственно правильное решение, по мнению Канта. А в случае эстетических предпочтений мы не можем их строго доказать. Мы не можем доказать, говорит Кант, что картина, допустим, хорошая. При том, что мы считаем её объективно хорошей. Вот эта любопытнейшая неполная объективность характерна для наших суждений о прекрасном.

То, что Кант прав, может продемонстрировать банальный пример. Представьте себе, что вы находитесь на выставке и смотрите картину какую- нибудь, полотно, не важно какого художника. Вам она нравится, рядом с вами ваш спутник или спутница, а ей не нравится, допустим, при этом вы одновременно поедаете (может это не совсем уместно в выставочном зале, ну представьте себе) поедаете, допустим, яблоко, и вы и спутник. И яблоко тоже вам нравится, а ей, допустим, не нравится — вот два предпочтения имеют место и два отрицания. Но реакция вот на эти, казалось бы, сходные, однотипные удовольствия, будет совершенно другой. Если, допустим, ваш спутник скажет, что терпеть не может яблоки и вообще и это яблоко в частности. И то же скажет о картине: «какая дрянная картина!» Когда он скажет относительно того, что ему не нравится яблоко, вы абсолютно спокойно отреагируете на это замечание, может быть, даже тихо так порадуетесь, потому что он предложит Вам остаток яблока. Если у вас близкие отношения вы возьмёте, я думаю без особых проблем, а вот мнение его о картине, столь уничижительное, вас, безусловно, оскорбит. То есть, мы чувствуем себя уязвлёнными, когда кто‑то спорит с нашими эстетическими предпочтениями, оспаривает ценность наших эстетических удовольствий. Почему это так происходит? А почему пищевые не вызывают никаких подобных реакций? А именно потому, что — отвечает Кант — они совершено партикулярны (пищевые)! Здесь нет всеобщности. А тут мы считаем, что если нам нравится, то должно нравится всем (вот вам всеобщность)! И когда вам говорят, что «это дрянь», мы чувствуем себя дураками, попросту. Потому, что вот глубинная основа оскорбления которое возникает! Это все равно, что нас называют дураками, потому, что получается, что наши способности подталкивает нас к неверным выводам. Прежде всего, рассудочная деятельность: мы же судим о картине (говорим, вот, «она хороша»). А ошибки в способности суждения приравниваются к глупости: если человек все время ошибается в своём мнении, он дурак, попросту! Верно? Вот глубинная основа, так сказать, этих переживаний. Но этот пример ясно доказывает всеобщность наших эстетических чувств, что Кант и пытается показать.

С другой стороны, мы доказать не можем, сколько бы не убеждали, казалось бы, что всеобщность может быть доказана. Нет, не получается! Хоть там десять тысяч аргументов приведите в пользу того, что эта картина замечательна: «Посмотрите, какой здесь глубокий замысел, какая оригинальная композиция, какие необычные ассоциации возникают при взгляде на эту картину». Человек может послушать все это и сказать: «А мне всё равно не нравится».

— На самом деле, хоть рассудочные доводы и не действуют, но если десять человек вместе соберутся и скажут, что это хорошо, то на следующий день это человек начнет говорить, что это хорошо.

Есть такое, да. Безусловно. Именно потому, что, когда много людей, то да этот эффект всеобщности нарастает. И он приходит к выводу, что действительно он видимо тут ошибся: «Конечно, я не дурак, рассуждает он, но просто допустил неточность. Да, видимо это хорошо». Все равно механика остается той же.

— Человек начинает больше уделять внимания этому. Он свое внимание начинает больше концентрировать, например, на музыке, которая ему не нравилась, он начинает вслушиваться…

Да, да. Бывает и так. Вкус можно развивать.

— А я вот, знаете, Вадим Валерьевич, наоборот, всегда искренне психологически радуюсь, когда развенчиваются мои эстетические пристрастия, я косвенно заключаю о том, что, следовательно, всеобщности и необходимости нет, а значит…

Ну, это у Вас очень. философская, такая, отрефлексированая уже установка, которая, в принципе, для обыденной жизни не характерна. Её можно (такую позицию) занять, а может, даже, и нужно…

— А по — моему всем обидно, когда все дружно хвалят одну только топ- модель, по — моему очень отрадно, когда мнения расходятся…

Обидно другим топ — моделям, прежде всего, когда все одну хвалят.

Так. три минуты перерыв и продолжим.

Эти решения Кант действительно принимает под давлением внутренней необходимости, теоретической, это так, таких эпизодов очень много было в его философии, и. так что это вот первый момент. А второй момент, ну можно только сказать что «третья критика» менее цельна, что ли, по структуре, несколько более хаотична, чем первые две, иногда это связывают с уже, скажем так, зрелым, почтенным возрастом Канта, просто трудно ему было отшлифовать, ну тут и сам предмет несколько более эмпиричен. Я бы тоже с этим не согласился (с тем, что возраст здесь был причиной), сам предмет специфичен.

— Кстати, есть ещё и такое суждение о Канте, что он сам был, как говорят, напрочь лишен эстетического чувства. От эстетиков я слышал…

Ну, говорят. Да, есть такое мнение. Кант действительно знал не так много о тех самых шедеврах, о которых он говорил. Он неплохо знал классическую поэзию античную, но полотна, например, современных художников были ему практически неизвестны. Современную поэзию тоже иногда говорят, что он не совсем точно оценивал.

— И его обвиняют в том, что у него не был развит вкус эстетический.

Ну, мне просто крайне сложно понять на каком основании делается этот вывод, единственным основанием этих суждений может быть то, что он просто мало имел опыта эстетического созерцания. По техническим причинам: картинных галерей не было. Он мог видеть картины некоторых художников, Дюрера, к примеру, в частных коллекциях. Были в Кенигсберге эти картины. Но их было тоже мало. Музыку он не любил.

— Да, вот его обвиняли еще: что, дескать, он мог знать об искусстве, если не любил музыку…

Ну знаете что. Вот я Вам могу сказать, что скорее пример с музыкой доказывает обратное: он действительно не любил песни, например, но в дурном исполнении. Когда заключенные тюрьмы горланили целыми днями песни, его это крайне раздражало, он требовал от городских властей чтобы они прекратили это безобразие, но это как раз в пользу его говорит. Вот, если бы ему нравилось это пение.