Читать интересную книгу Непрямое говорение - Людмила Гоготишвили

Точнее для целей феноменологии говорения оценивают ситуацию, как представляется, те концепции, в которых ноэтика получает более высокий статус, чем в ортодоксальной гуссерлевой феноменологии (за счет, прежде всего, перемещения интереса к нередуцированной живой речи), но в которых пуповина между ноэматикой и ноэтикой, как и в феноменологии Гуссерля, не только не разрывается полностью, но и сохраняет свою значимость, и в которых вместе с ноэтически-актовой акцентированы также интенциональная и эгологическая идеи. К числу таких – относительно равновесных – концепций можно отнести и лосевскую, и ивановскую, и бахтинскую.

В статье «Двуголосие в его соотношении с монологизмом и полифонией» (см. наст, изд.) повышение роли ноэтики в бахтинской концепции описывалось как повышение роли «тональности», ноэматическому же аспекту соответствовала «тематичностъ». Тональность и тематичность понимались Бахтиным как находящиеся в состоянии неустойчивого, перетягивающего смысл то в одну, то в другую сторону, но в конечном счете все же равновесия (и взаимозависимости). Так, наряду с обычной тематической предикацией в двуголосом слове «действует» тональная предикация, которая может «работать» как в том же направлении, что тематическая, так и в противоречии с нею. Результирующий смысл порождается обеими составляющими, не будучи ясен в своей полноте без какой-либо из них. По Бахтину, такое гипотетическое явление, как тематический (ноэматический) смысл без смысла тонального (ноэтического), в принципе невозможно. Но это у Бахтина обоюдоострая идея: как невозможно безоценочное (нетональное) высказывание, так равно невозможен и исключительно тональный (ноэтический) смысл, хотя бы он и передавался без семантизованного тематического смысла, например, только через интонацию. Если в концепциях, следующих хайдеггеровскому замыслу, экзистенциальное «настроение» может мыслиться как праоснова – порождающий источник – всякого смысла (см. о «праноэсе» ужаса в Экскурсе о Хайдеггере), в результате чего смысл может лишаться своего «синтаксического субъекта» [317] и вообще «ноэматического» и «эгологического» пластов, выступая в качестве субстанции самого бессубъектно понятого языка, то для Бахтина тональность всегда эгологической природы (другое дело, что эгология претерпевает у Бахтина по сравнению с гуссерлевой серьезные преобразования, о чем подробно будет говориться ниже). На место бессубъектного и беспредметного страха Бахтин ставит в ноэтике субъектный и предметный смех и – субъектные и предметные страх, серьезность, благоговение, иронию и т. д. [318] Предмет или «герой» (аналог ноэматического состава) никогда не исключается из тональности, напротив: тональность не только всегда «направлена» именно на предмет в любом его понимании, включая такую форму предметности, как «чужая речь», но тональность всегда, по Бахтину, присуща и самому «предмету речи». При чистом интонировании несемантизованных звуков или даже полноценного семантического сочетания, которое перечеркивается интонацией в своем ноэматическом смысле, предмет тоже, по Бахтину, всегда имеется в наличии и всегда тонально насыщен – в подразумеваемом пласте ноэтической ситуации, сопровождающей любое высказывание (предмет в таком случае относится к одному из несемантизируемых компонентов этой подразумеваемой ноэтической ситуации). Если не бояться терминологических гибридов, то можно сказать, что ноэтически-ноэматические отношения понимаются Бахтиным как амбивалентные: тональность формирует предмет, предмет – тональность. Не ноэма и не ноэса – в истоке языка, а их неизоморфное взаимоналожение. Подробнее смысл этих бахтинских идей будет обсуждаться в разделах о «тональности», «модальности» и в интерсубъективно-эгологическом разделе.

Во всем этом имеются, как кажется, два сложных проблемных узла – тема взаимоотношений бахтинской тональности (ее оси смех/серьезность) со специфически языковыми модальностями (изображение/рассказ/описание): разновидности ли это одного явления или два разных типа явлений? Мы частично обсудим эту тему в параграфах, связанных с тональностью.

Второй узел – тема соотношения кругозора и окружения. Это противопоставление имеет отношение к двум темам: к фокусам внимания и их сменам (см. раздел «Фокус внимания») и к эгологии (см. § «Предмет речи как свернутая точка говорения»).

§ 33. Преимущественная феноменологическая локализация ноэтического смысла. Выше уже вводилось понятие «ноэтическая ситуация» и говорилось о двух ее разновидностях – фоновой и текущей. Ноэтический смысл часто локализован именно в ноэтической ситуации. Либо – в текущей, инсценируемой каждым данным фрагментом высказывания и определяемой семантическим, ноэматическим, ценностным, тональным, модальным кругозором и фоном текущих актов говорения. Либо – в фоновой: фоновые ноэтические ситуации имеют типологические свойства, воспроизводимые в разных конкретных случаях: понятно, что при восприятии, например, политического текста возникает настрой на один предзаданный жанром тип ноэтической ситуации, при восприятии поэтического текста – на принципиально иной. Зная, какой тип жанровой или стилистической ноэтической ситуации должен быть «включен» при восприятии сейчас имеющего начаться высказывания, слушатель и в случае, если два высказывания начинаются с одного и того же слова, «подключится» к разным фоновым ноэтическим ситуациям и ассоциациям (одно дело, если со слова «Послушайте!» начинается политическая речь, и совсем другое – если речь поэтическая). Детали наполнения и способы влияния ноэтической ситуации на смысл высказывания будут проясняться по ходу дела, здесь лишь подчеркнем обстоятельство, принципиальное для понимания ноэтического смысла: значительная доля смыслов ноэтической ситуации остается в зоне подразумеваемого, т. е. не нуждающегося в выведении на семантическую поверхность высказывания, понятного и без этого. Диапазон такого не требующего семантизации смысла подвижен: начиная от очевидного и осознаваемого и говорящим, и слушающим и кончая неочевидным и не осознаваемым либо говорящим, либо слушающим, либо обоими. Создание непрямого ноэтического смысла опирается на этот невысказываемый диапазон, непрямые высказывания обладают той особенностью, что, используя типологически общие параметры фоновых ноэтических ситуаций, они строят из них характерно единичные текущие ноэтически-ноэматические конфигурации (переводя взгляд на ранее осознанно не усматривавшееся в этой ситуации, показывая с необычной стороны ранее известное, меняя точку освещения ситуации, ее стандартную модальность или тональность, населяя ее новыми голосами и т. д.). Опираясь в этих нестандартных актах выражения на стандартные декорации ноэтической ситуации, ноэтический смысл может оставаться семантически невоплощенным и, тем самым, непрямым.

§ 34. Семантизированные формы передачи ноэтического смысла. Феноменологическая инверсия. С введением понятия ноэтических смыслов как элементов подразумеваемой ноэтической ситуации или их нестандартной (в случае непрямого смысла) переконфигурации появляется и особая тема – об отношениях между ноэматическим и ноэтическим смыслами, между ноэтическим смыслом и семантикой (о формах их сосуществования, слияния, доминирования, разведения, инсценирования, инверсии и т. д.).

Ноэтический смысл не отделяется непроницаемой пеленой от семантики и ноэматического смысла. Как и ноэматический, ноэтический смысл может – это уже бегло отмечалось выше – передаваться прямо семантически: в «Печален я: со мною друга нет» раздельно семантизированы и тетический характер акта, и его ноэма (именно эта принципиальная возможность перевода ноэс в ноэмы и была зафиксирована Гуссерлем в приеме семантического обособления модальности: «это должно быть так, чтобы X был Y»). Возможность семантической передачи ноэтического смысла опирается на то, что можно назвать феноменологической инверсией: то, что во внутреннем пространстве сознания, в его текущей ноэтической ситуации является ноэсой, в речи может передаваться как ноэма акта говорения, становиться выражаемой смысловой предметностью. Ноэса «испытывать печаль», т. е. акт сознания, транспонируется в то, что для воспринимающего сознания является семантизированной ноэмой акта говорения – «печален я»; ноэма этого акта сознания («отсутствие друга») также передана семантически.

Возможна и обратная инверсия ноэм в ноэсы, но это особый механизм и особая тема, напрямую связанная с тропами, о чем будет подробно говориться в соответствующем разделе. Но уже и эта стандартная и обычная для языка инверсия ноэс в ноэмы есть проявление инсценирующей манеры языка в обращении со смыслом. Казалось бы, «Печален я: со мною друга нет» – не только полное, но и прямое выражение акта сознания, тем не менее «прямота» (наличие у всех компонентов выражаемого своих компонентов выражения) здесь относительная: она достигается за счет инсценировочного «приема» – увеличения компонентного состава выражения по сравнению с выражаемым (ноэма и ноэса одного акта сознания распределены в высказывании по двум раздельным языковым актам).