«Сорена и Замир». Как бы ответом на шум, произведенный «Росславом» Княжнина в Петербурге, явилась написанная в том же 1784 г. в Москве и поставленная в начале 1785 г. там же «Сорена и Замир» Николева.
«Сорена и Замир» – трагедия, похожая во многом на сумароковские трагедии, не отступающая от канона, установленного «отцом русской драмы», хотя сюжет ее построен на «Альзире» Вольтера*. Политическая установка ее более радикальна, чем это могло быть у Сумарокова. Впрочем, у Николева на первом плане любовный сюжет, в противоположность «Росславу» и «Вадиму» Княжнина, трагедиям, в которых любовная тема отступает на задний план, а политическая тема не только обосновывает направленность пьесы, но и составляет основу сюжета.
* В ней использованы мотивы и других трагедий Вольтера; см.: Кадлубовский А. «Сорена и Замир» Николева и трагедии Вольтера//Изв. отд. русск. яз. и слов. Академии наук». Т. XII. Кн. I.1907.
В «Сорене» повествуется о том, как «царь российский» Мстислав, покорив страну половцев, влюбился в Сорену, жену князя половецкого Замира. Но она верна своему мужу и отечеству, она видит в Мстиславе тирана. Мстислав, ослепленный страстью, позабыл правила чести и действительно стал тираном. Он хочет предать смерти пленного Замира, он неистовствует. В конце концов Сорена решается на тираноубийство, но по ошибке убивает вместо Мстислава Замира и сама закалывается;
Мстислав потрясен. Итак, тема трагедии – пагубные плоды тирании. Но Николев не делает из своего сюжета умеренного вывода о необходимости добродетели для царя; он прямо заявляет, что поскольку царь под влиянием страстей всегда может сделаться тираном, необходимо не давать всей власти одному человеку, необходимо устранить самодержавие.
В тексте «Сорены и Замира» мы встречаем немало декламации о тирании и свободе, о рабстве и ненависти к нему. Николев противопоставляет Мстислава, русского самодержца-тирана, Замиру, царю несамодержавному. У половцев, по его трагедии, до завоевания их Мстиславом было государство, в «котором вольностью и счастьем всяк гордился»; Замир называет половцев «гражданами», а не подданными, и своими друзьями; Замир так описывает жизнь половцев до Мстислава:
В довольстве, вольности, гордясь хранить закон,
Познав, что общества едина крепость он,
Щадили правого, искореняли злого:
Что бедствие свое зря в бедствии другого,
Привыкнув жизнь свою для чести лишь любить,
Страшились истину и в малом оскорбить.
На троне был их друг, и были все счастливы!
Половцы жили:
...идолам в венце не приобыкши льстить,
И поклоняться им, чтя рабство преступленьем,
А на рабов их зря с презрительным жаленьем.
Наконец Замир заявляет самому Мстиславу:
Мой бог – вселенной бог; закон моя свобода,
Иных законов я не буду знать во век:
Торгует вольностью лишь подлый человек.
Таким образом, все симпатии Николева на стороне конституционного государя «свободных» людей, вся его ненависть обращена на самодержца. Сорена говорит: «Царицы русской сан с тираном ненавижу». Она обращается к Мстиславу:
...твой дар, кровавы лить потоки,
Твое веселие – рождать в народе страх;
Род человеческий без чувств в твоих глазах.
Тиран, заграбя власть в позор его же века,
Не человек, а тигр противу человека.
Самодержавие опирается на продажных рабов, развращает подданных. Сорена говорит, что надо подкупить «мстиславовых рабов»:
Они невольники; монарх у них тиран:
Так их достоинство – измена и обман,
А извиненье им – оковы их и бедства.
Картина порабощенного тиранией народа не один раз изображается Николевым, и она мрачна:
Везде, везде встречал тирана иль раба!
Замир восклицает:
Дай способ мне умреть; жить мерзко: свет развратен
Исчез взаимства долг; нет к ближнему любви,
И человечество потоплено в крови.
Уставы естества тиранами презренны;
Здесь тигры царствуют, а люди унижены...
Такие тирады воспринимались, конечно, не как историческая картина, а как очень смелые слова о современности. Не менее современно звучали призывы бороться с тиранией насмерть. Замир обращается к плененным вместе с ним половцам:
Умрем и пресечем несносной к нам презор,
Бесчестье упредим и бедствия народны;
Нам руки скованы, но души в нас свободны.
Великости души что может нас лишить,
И властен ли тиран глас сердца задушить!
Когда рассудок нам дает его законом,
Он раб тогда, друзья! он раб и с пышным троном,
Не страшен нам тиран.
Пленник. Готовы все презреть. Все пленники.
Готовы мы с тобой за вольность умереть.
И наконец, Сорена решилась убить Мстислава:
Тирана истребить есть долг, не злодеянье,
И если б оному внимали завсегда,
Тиранов не было б на свете никогда;
Имел бы на земле закон единый царство,
Вина их бытия: тщеславье и коварство;
Вина их торжества: безумие и страх.
Но где рассудок цел, где мужество в сердцах,
Где рана общая есть собственная рана,
Не долго слышно там название тирана.
Вывод всей политической проповеди трагедии сформулирован Николевым недвусмысленно: русский вельможа Премысл произносит монолог, в котором обращается к публике:
Исчезни навсегда сей пагубный устав,
Который заключен в одной монаршей воле!
Льзя ль ждать блаженства там, где гордость на престоле,
Где властью одного все скованы сердца?
В монархе не всегда находим мы отца!
Сам Мстислав, видя свое тиранство, говорит:
О бедные народы!
Кому Подвластны вы? кто даст примеры вам?
Злодейства судия творит злодейства сам.
Вот, власть, твои плоды, коль смертным ты законы,
Не скроют царских зол ни титлы, ни короны;
Но если и цари покорствуют страстям,
Так должно ль полну власть присвоивать царям?
Такое на себя монархов надеянье
Невольно их влекло нередко в злодеянье...
Следует указать, что «Сорена и Замир» заключает еще одну бунтарскую тенденцию: Николев выступает в своей трагедии против церкви, против христианства. Мстислав использует церковный обман ради своих личных и неблаговидных целей; религия служит тирании. Мстислав, подавив вольность половцев, «желает христианство нам в души поселить чрез наглое тиранство», – говорит Сорена. Мудрый же Премысл проповедует Мстиславу веротерпимость совсем по Вольтеру.
Как «Росслав» в Петербурге, так «Сорена» при первой постановке в Москве произвела огромное впечатление на зрителей, среди которых немало было таких, которые сочувствовали заключенной в ней проповеди. На спектакле был и Петр Иванович Панин, и он плакал и хвалил трагедию. Однако нашлись люди, которые донесли московскому главнокомандующему Брюсу, что в «Сорене» проповедуются неподходящие идеи. Брюс получил трагедию (в списке), возмутился и отправил царице донесение и самую рукопись, отметив опасные стихи, в частности реплику Премысла: «Исчезни навсегда...» и т.д. Но Екатерина разрешила пьесу к постановке и к печати, сделав вид, что к ней не относятся тираноборческие тирады Николева, так как она, мол, не тиран, а мать своих подданных; еще не наступила Французская революция, заставившая Екатерину быть более подозрительной.
В. В. Капнист. Общее обострение социально-политической ситуации в 1770– 1780 гг., брожение умов перед решительным взрывом во Франции и во время его, напряженность общественной атмосферы, так удручающе подействовавшие на многих дворянских интеллигентов, и, с другой стороны, приведшие к подъему радикализма в творчестве ряда из них (Княжнина, Николева, Фонвизина), характерным образом отразились и в поэтической деятельности Капниста. Он сильно реагировал на общественные и идейные потрясения своего времени, но колебался в своем отношении к ним, более того, он метался, то будучи обуреваем социальным гневом, то впадая в пессимизм и даже безразличие к социальным вопросам. Так он и соприкоснулся одновременно с Княжниным, Фонвизиным и даже отдаленно с Радищевым, с одной стороны, – и с Карамзиным и дворянским меланхолическим сентиментализмом, с другой.
Василий Васильевич Капнист (1757–1823) был довольно богатым украинским помещиком. Он был человеком весьма культурным, любителем и ценителем искусств, любителем привольной жизни в деревне, среди книг, «на лоне» дружбы и семьи. В ранней молодости он служил в военной службе, затем несколько раз принимался за штатскую, но в основном он был помещиком и литератором. Еще в 1770-х годах Капнист сблизился сначала с Львовым и Хемницером, затем с Державиным, и все они, вместе с некоторыми другими поэтами, составили литературное содружество, объединенное любовью к искусству, личной дружбой, известными общими моральными навыками, убеждениями, – но и только: ни единства политических взглядов, ни единства литературного пути в этом – как его называют – «кружке Державина» не было.