– Фарнхем? – позвал он.
Ответом было только жужжание часов на стене.
– Фарнхем? – снова позвал он и ладонью отер себе рот.
Лонни Фримана так и не нашли. В конце концов, его поседевшая у висков жена вместе с детьми улетела назад в Америку. Они улетели на «Конкорде». Месяц спустя она пыталась покончить с собой. Пробыла месяц в санатории. Когда вышла оттуда, ей стало значительно лучше.
О констебле Фарнхеме ничего не было слышно. Он оставил жену и двухлетних девочек-близнецов. Его жена написала несколько сердитых писем члену парламента от своего округа, утверждая, что что-то произошло, что-то скрывают, что ее Боба привлекли к какому-то опасному заданию или чему-то подобному, как и того парня по имени Хэккет из «Би-Би-Си». Постепенно член парламента перестал отвечать на ее письма, и примерно в то же время, когда совсем уже седая Дорис Фриман выписывалась из санатория, Шейла Фарнхем переехала обратно в Сассекс, где жили ее родители. В конце концов, она вышла замуж за человека, у которого была более спокойная работа, чем у лондонского
Полицейского – Фрэнк Хоббс работал на сборочном заводе Форда. Ей было необходимо получить развод с Бобом, прежде всего, на том основании, что он ее бросил, но с этим затруднений не было.
Веттер досрочно вышел в отставку примерно через четыре месяца после того, как Дорис Фриман прихрамывая вошла в полицейский участок на Тоттенхем-роуд в Крауч-энд. Он и в самом деле получил квартиру в муниципальном доме в городке Фримли. Шесть месяцев спустя его нашли умершим от сердечного приступа, в руке у него была банка «Харп Лагер».
Жаркая ночь в конце лета, когда Дорис Фриман рассказывала свою историю, была 19 августа 1974 года. С тех пор прошло более трех с половиной лет. А Лонни Дорис и Боб Шейлы теперь находятся вместе.
Веттер знал, где именно.
В соответствии с совершено демократичным и случайным ходом алфавитного порядка они находятся вместе в дальней картотеке, там, куда кладут нераскрытые дела и истории, слишком дикие, чтобы ими можно было хоть сколько-нибудь поверить.
ФАРНХЕМ, РОБЕРТ – написано на этикетке тоненькой папки. ФРИМАН, ЛЕОНАРД – написано на папке, которая лежит сразу за ней. В обеих папках – по одной странице плохо отпечатанных отчетов офицера-следователя. В обоих случаях стоит подпись Веттера.
А в Крауч-энд, ничем не примечательной тихой лондонской окраине, все еще случаются странные истории. Время от времени.
Пятая четверть
Я поставил свою тачку недалеко от дома Кинана, за углом.
Пару секунд посидел в темноте, затем выключил двигатель и вышел из машины. Когда я хлопнул дверцей, то у дышал, как, отвалившись, из-под крыльев посыпались на мостовую хлопья ржавчины. Ничего, скоро все будет иначе.
Пистолет был вложен в наплечную кобуру и давил на грудную клетку словно кулак. «Кольт» сорок пятого калибра раньше принадлежал Барни. Я испытывал от этого удовлетворение. На всей безумной затее налет иронии. Может быть, даже справедливости.
Дом Кинана, архитектурное уродство, занимал четверть акра и представлял собой нагромождение косых углов и крутых крыш, окруженное железным забором. Как я и надеялся, он: оставил ворота незапертыми. Некоторое время тому назад я видел, как он из гостиной звонил кому-то, и интуитивно почувствовал, что Кинан разговаривал или с Джаггером, или с Сержантом. Скорее всего с Сержантом.
Конец ожиданию, эта ночь будет моей.
Я шел по подъездной аллее, вплотную к обрамлявшему ее кустарнику, и напряженно прислушивался, не вторгнутся ли необычные звуки в резкое завывание январского ветр Но этого не произошло. Сейчас, в пятницу вечером, горничная Кинана отправилась куда-то на веселую вечеринку. В доме никого не будет, кроме этого ублюдка Кинана. Ждущего Сержанта. Ждущего – хотя он этого еще не знал и меня.
Я проскользнул под навес для автомобилей. Там виднелась черная тень «импалы» Кинана. Я попробовал открыть заднюю дверцу. Машина оказалась незапертой. Природа не уготовила Кинану роль негодяя, подумал я, он был слишком доверчив. Я сел в автомобиль и стал ждать.
Из дома доносились тихие звуки джаза, очень четкие и выразительные. Майлз Дейвис, наверное. Кинан слушает Майлза Дейвиса, а рука с маникюром сжимает стакан – джин с содовой. Жизнь улыбается ему.
Ждать пришлось долго. Стрелки на моих часах проползли от половины девятого до девяти, а затем и до десяти. Время, достаточное для размышлений. Я думал главным образом о Барни, и не потому, что мне так хотелось. Я вспомнил о том, как он выглядел в той маленькой лодчонке, когда я нашел его. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами и издавал бессмысленные каркающие звуки. Барни провел в лодке под горячими лучами солнца двое суток и походил на вареного омара. В верхней части его живота, там, куда попала пуля, виднелась рана, покрытая черной запекшейся кровью.
Он старался – насколько мог – направить лодку в сторону коттеджа, но если ему это и удалось, то главным образом благодаря слепой удаче. Ему повезло, что он сумел добраться до берега неподалеку от коттеджа, но еще большей удачей явилось то, что он все еще мог говорить, хотя и недолго. Я держал наготове пригоршню сильнодействующего снотворного на случай, если ему откажет речь. Я не хотел, чтобы он страдал. Если только на то, разумеется, не будет серьезной причины. Оказалось, такая причина есть. Он должен был рассказать мне нечто важное, нечто невероятное, и он сумел рассказать мне почти все.
Когда он умер, я вернулся к его лодке и забрал «кольт» сорок пятого калибра, спрятанный в небольшом отделении на корме, завернутый в водонепроницаемый пакет. Затем я отбуксировал лодку подальше от берега, на большую глубину, и утопил ее. Если бы я мог сделать эпитафию на его надгробии, в ней говорилось бы, что простофили приходят в этот мир ежеминутно. Большинство из них, впрочем, очень хорошие ребята – вроде Барни. Вместо этого я начал искать виновных в его смерти. Мне понадобилось шесть месяцев, чтобы найти Кинана и убедиться в том, что Сержант был по крайней мере где-то поблизости, но я настойчивый парень. И вот я здесь.
В двадцать минут одиннадцатого подъездную аллею осветили фары, и я лег на пол «импалы». Приехавший загнал свою машину под навес и поставил рядом с автомобилем Кинана. Судя по звуку мотора, это был старый «фольксваген». Когда замолк маленький двигатель, я услышал, как Сержант кряхтя вылез из тесной машины. Зажегся свет на крыльце, и раздался щелчок замка на входной двери. Голос Кинана:
– Привет, Сержант! Ты опаздываешь. Заходи и выпей чего-нибудь.
Голос Сержанта:
– Скоч.
Я заранее опустил стекло в дверце «импалы». Теперь через окно, держа рукоятку обеими руками, я высунул ствол «кольта».
– Стоять, не двигаться! – приказал я.
Сержант успел преодолеть половину ступенек крыльца.
Кинан как гостеприимный хозяин вышел ему навстречу и теперь смотрел вниз, ожидая, пока гость поднимется наверх, чтобы отойти в сторону и сказать при входе в дом: «Только после вас». Их силуэты были идеальными целями в снопе света из открытой двери. Сомневаюсь, чтобы они видели меня в темноте, но здоровенный пистолет они заметили.
– Кто ты такой, черт возьми? – спросил Кинан.
– Джерри Тарканьян, – ответил я. – Только не шевелись, иначе я проделаю в тебе такую дыру, что впору через нее смотреть телевизор.
– Судя по голосу, ты просто панк, – сказал Сержант, но не решился шевельнуться.
– Не двигайтесь. Это все, о чем вам нужно сейчас позаботиться. – Я открыл заднюю дверцу «импалы» и осторожно вышел из машины. Сержант смотрел на меня через плечо, и я видел, как блестят его маленькие глазки. Одна рука его поползла к лацкану двубортного пиджака образца 1943 года.
– Ну-ка, пожалуйста, – сказал я, – подними вверх свои паршивые руки, подонок.
Сержант поднял руки над головой. Руки Кинана уже протянулись к небу.
– А теперь спускайтесь по ступенькам. Оба.
Они направились вниз, и в свете, падавшем из дома, я разглядел их лица. Кинан выглядел испуганным, но лицо Сержанта было бесстрастным, словно он слушал лекцию о буддизме или об уходе за мотоциклами. Это он, наверное, стрелял в Барни.