— Что? Необратимое повреждение мозга? Нет уж, спасибо.
— Голан, ты нарочно не хочешь понять меня. Я имел в виду только тот краткий миг единения. Ты даже не представляешь, что теряешь. Это неописуемо. Блисс говорит, что это ощущение радости. Это всё равно что говорить о радости, когда наконец выпьешь глоток воды после того, как чуть не умер от жажды. Я не могу даже придумать сравнения. Ты разделяешь все радости, которые миллиард человек испытывают по отдельности. Это не постоянная радость — будь это так, ты бы быстро перестал чувствовать её. Это пульсирует… мерцает… такой дивный пульсирующий ритм, который не позволяет оторваться. Это большая — нет, не большая — лучшая радость, чем я когда-либо мог ощущать сам по себе. Мне хотелось плакать, когда она закрывала передо мной двери…
Тревайз покачал головой.
— Ты потрясающе красноречив, мой друг, но это звучит очень похоже на то описание состояния псевдоэндорфинной зависимости или действия других наркотиков, которые дарят краткую радость, за которую приходится потом платить непрекращающимся кошмаром. Это не для меня! Я не собираюсь продавать свою индивидуальность за короткие вспышки радости.
— Я пока свою индивидуальность не потерял, Голан.
— Но надолго ли ты сохранишь её, если будешь продолжать в том же духе, Дженов? Ты будешь желать ещё и ещё этого дурмана — до тех пор, пока в конце концов твой мозг не разрушится. Дженов, ты не должен позволять Блисс проделывать такое с тобой. Наверное, лучше мне самому поговорить с ней об этом.
— Нет! Не надо! У тебя не хватит душевного такта, ты же знаешь, а я… я не хочу её обидеть. Уверяю тебя, она сильнее беспокоится обо мне, чем ты можешь себе вообразить. Её гораздо сильнее пугает возможность повреждения моего мозга, чем меня, не сомневайся.
— Ну, тогда, Дженов, я бы посоветовал тебе больше не ставить экспериментов. Ты прожил пятьдесят два года, зная другие способы испытывать удовольствие и радость, и твой мозг привык к ним. Не поддайся новому, экзотическому пороку. За это придётся расплачиваться, если не сейчас, то потом.
— Но, Голан, — сказал Пелорат тихо, глядя себе под ноги. — Можно на это и так посмотреть. А представь, если бы ты был одноклеточным существом…
— Я понимаю, к чему ты клонишь, Дженов. Забудь это. Блисс и я уже апеллировали к этой аналогии.
— Да, но ты подумай всё-таки. Допустим, мы вообразили одноклеточный организм с человеческим уровнем сознания и способностью мыслить. А теперь представь, что ему выпала возможность стать многоклеточным организмом. Не будет ли одноклеточное оплакивать потерю своей индивидуальности и горячо протестовать от мысли о предстоящем насильственном режиме работы клеток во всём организме? И будет ли оно право? Может ли отдельная клетка даже вообразить, какова мощь человеческого мозга?
Тревайз резко тряхнул головой:
— Нет, Дженов, это порочная аналогия. Одноклеточный организм не может обладать сознанием и всякой способностью мыслить, а если может, то способность эта так бесконечно мала, что её возможно приравнять к нулю. Для таких существ утрата индивидуальности — это утрата того, чего у них, в сущности, никогда и не было. У человека, однако, есть и должна быть способность мыслить. Он на самом деле обладает сознанием и если теряет его, то теряет свой независимый разум. Так что аналогия — на двоечку.
На некоторое время воцарилось молчание, почти гнетущая тишина, и наконец Пелорат, пытаясь сменить тему разговора, спросил:
— А зачем ты смотришь на экран?
— Привычка, — ответил Тревайз, кисло улыбнувшись. — Компьютер сообщает мне, что нас не преследуют геянские корабли и что сейшеллский флот не вылетел нам навстречу. Так что я смотрю на обзорный экран для самоуспокоения — нет ли где чужих кораблей. Правда, компьютерные сенсоры в сотни раз зорче и чувствительнее моих глаз. Более того, компьютер способен воспринимать некоторые свойства пространства очень тонко — такие свойства, которые мои органы чувств не могут ощутить ни при каких условиях. Знаю и всё-таки смотрю.
— Голан, если мы правда друзья… — проговорил Пелорат.
— Обещаю, я не сделаю ничего, что может обидеть Блисс, по крайней мере, насколько позволят обстоятельства.
— Тогда другой вопрос. Ты скрываешь от меня цель нашего путешествия, словно не доверяешь мне. Куда мы направляемся? Ты думаешь, что знаешь, где находится Земля?
Тревайз взглянул на него, удивленно подняв брови.
— Прости. Похоже, будто я не хочу поделиться с тобой своей тайной?
— Да. Почему?
— И правда, почему? Не кажется ли тебе, друг мой, что всё дело в Блисс?
— Блисс? Значит, ты не хочешь, чтобы она знала? Поверь, дружочек, ей можно доверять целиком и полностью.
— Не в этом дело. Что толку что-то скрывать от неё? Уверен, она может выудить любую тайну из моего сознания, если пожелает. Прости, это просто я, наверное, в детство впал. Мне казалось, что ты уделяешь внимание только ей, а я больше для тебя не существую.
— Но это неправда, Голан! — ужаснулся Пелорат.
— Знаю. Просто я пытаюсь понять собственные чувства. Вот ты сейчас пришел ко мне, потому что испугался за нашу дружбу, и теперь, поразмыслив, я понимаю, что у меня были такие же страхи. Я не мог честно признаться себе в этом, но думаю, я чувствовал себя неинтересным тебе из-за Блисс. Возможно, я пытался поквитаться, из каприза скрывая от тебя правду. Да, вышло по-детски.
— Голан!
— По-детски, ну и что? Но покажи мне человека, который время от времени не вел бы себя так? Тем не менее мы друзья. Это решено, значит, я не должен больше играть в эти игры. Мы направляемся на Компореллон.
— Компореллон? — переспросил Пелорат, не сразу вспомнив, о чём речь.
— А ты вспомни моего бывшего приятеля-предателя Мунна Ли Компора. Того самого, которого мы встретили на Сейшелле.
Пелорат облегченно вздохнул:
— Конечно, помню. Он родом с Компореллона.
— Если это правда. Нельзя верить всему, что сказал Компор. Но Компореллон — общеизвестный мир, а Компор говорил, что его обитатели знают о Земле. Вот мы и отправимся туда и наведем справки. Наш визит может ничего не дать, но пока это единственная отправная точка, которая у нас есть.
Пелорат кашлянул и покачал головой:
— Ах, дружочек, ты так думаешь?
— Что тут думать? Есть единственная отправная точка, и, как бы сомнительна она ни была, у нас нет иного пути, кроме как следовать к ней.
— Да, но если мы делаем это, полагаясь на слова Компора, тогда, наверное, следует учесть всё, что он сказал. Как я припоминаю, он заявил нам, очень решительно, что Земли как пригодной для жизни планеты больше не существует — её поверхность радиоактивна и там нет никакой жизни. А если это так, то лететь на Компореллон бессмысленно.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});