— Именно это я и хотела от тебя услышать, Пел.
Пелорат немного помолчал и спросил:
— Ну, а теперь, дорогая, может быть, ты скажешь, что ты — настоящий человек и мне не нужно решать эту гипотетическую проблему?
— Нет. Не скажу. Ты определил настоящего человека как объект, имеющий все свойства человеческого существа. Если тебя устраивает то, что я обладаю всеми этими свойствами, тогда дискуссия окончена. Мы пришли к рабочему определению и не нуждаемся в ином. Кроме всего прочего, как я могу узнать, что ты, например, не робот, которому посчастливилось оказаться неотличимым от человека?
— Но я же сказал тебе, что я не робот.
— О, но если бы ты был таким роботом, то мог бы быть устроен так, чтобы утверждать, будто ты — настоящий человек, и мог бы даже быть запрограммирован на веру в это утверждение. Рабочее определение — вот всё, что у нас есть, и всё, что у нас может быть.
Она обвила шею Пелората руками и поцеловала его. Поцелуй становился всё более страстным и продолжался, пока Пелорат не оторвался от губ Блисс и не сказал вполголоса:
— Мы обещали Тревайзу не смущать его, превращая полёт в свадебное путешествие.
— Давай не будем думать об этих обещаниях, — умоляюще проговорила Блисс.
— Не могу, дорогая, — покачал головой Пелорат. — Знаю, это обидит тебя, Блисс, но я всё время думаю… Словом, я не могу позволить эмоциям захватить меня целиком. Эта черта характера развивалась во мне всю мою жизнь и, вероятно, досаждает окружающим. Я никогда не жил бы с женщиной, которая бы начинала возражать против этого рано или поздно. Моя первая жена… но я полагаю, что это не совсем подходящая тема для разговора…
— Да, не очень-то, но… Впрочем, ты не первый мой любовник.
— О! — сказал Пелорат в замешательстве, но затем, заметив добрую улыбку Блисс, продолжил: — Я хочу сказать, что всё понимаю. Конечно, нет. Я даже не задумывался, какой я у тебя по счёту. Всё равно моя первая жена этого терпеть не могла.
— А я — наоборот. Ты мне очень нравишься такой… задумчивый.
— Не могу поверить. Но я о другом. Робот или человек — неважно. Тут мы согласны. Однако я изолят, и ты знаешь это. Я не часть Геи, и, когда мы ласкаем друг друга, ты разделяешь чувства с не-Геей. Даже когда ты позволяешь мне стать частью Геи на краткий миг, это не могут быть столь же сильные эмоции, какие ты испытываешь, когда Гея любит Гею.
— Любить тебя, Пел, — в этом есть своя прелесть. Я не заглядываю дальше в будущее.
— Но это ведь не только твоё дело, что ты любишь меня. Ты — это не только ты. Что, если Гея сочтет подобное поведение извращением?
— Если бы дело обстояло так, я бы знала: ведь я — Гея. А так как мне приятно быть с тобой, Гее это тоже приятно. Когда мы занимаемся любовью, вся Гея разделяет мои ощущения в той или иной степени. Когда я говорю, что я люблю тебя, это означает, что Гея любит тебя, хотя только одна её часть, которую я собой представляю, принимает в этом непосредственное участие. Ты смущен?
— Я изолят, Блисс, и не совсем улавливаю смысл всего этого.
— Можно представить это в виде аналогии с телом изолята. Когда ты насвистываешь мелодию, всё твоё тело, весь твой организм хотел бы свистеть, но непосредственная задача производить звуки доверена твоим губам, языку и легким. Твой правый большой палец в этом не участвует, верно?
— Он может отстукивать ритм.
— Но это не нужно для свиста. Отстукивание ритма — не само действие, но отклик на действие, и, наверное, все части Геи могут откликнуться так или иначе на мои эмоции, как я откликаюсь на твои.
— Значит, мне не стоит мучиться и смущаться?
— Конечно, нет.
— Но у меня всё равно какое-то странное чувство ответственности. Когда я пытаюсь доставить тебе счастье, то, оказывается, должен осчастливить распоследний организм на Гее.
— Распоследний атом, если точнее, но ты так и делаешь. Ты добавляешь к чувству общей радости то, что я позволяю тебе ненадолго разделить со мной. Я полагаю, твой вклад слишком мал, для того чтобы его легко было измерить, но он есть, и знание этого должно усилить твою радость.
— Эх, знать бы наверняка, что Голан погружен в маневрирование в гиперпространстве и ещё в рубке.
— Хочешь устроить медовый месяц?
— Верно.
— Тогда возьми лист бумаги и напиши: «Медовый месяц, не беспокоить!» Прикрепи его снаружи на двери, и если он захочет войти, то это его проблема.
Пелорат так и сделал, и всё дальнейшее происходило уже во время совершения Прыжка. Но ни Пелорат, ни Блисс не заметили при этом ничего необычного, да и не смогли бы заметить, даже если бы и очень старались.
10
Всего лишь несколько месяцев прошло с того времени, когда Пелорат познакомился с Тревайзом и впервые в жизни покинул Терминус. До той поры, больше пятидесяти лет (галактических стандартных лет), он не расставался с родной планетой.
Думая о себе, он считал, что стал за эти месяцы старым космическим волком. Он повидал из космоса уже три планеты: сам Терминус, Сейшелл и Гею. А сейчас на обзорном экране он видел четвертую, правда, пока через компьютерную телескопическую установку. Этой планетой был Компореллон.
И вновь, уже в четвертый раз, Дженов был немного разочарован. Несмотря ни на что, он всё ещё ожидал, что, глядя на обитаемую планету из космоса, можно увидеть очертания её континентов, окруженных морем, или, если это относительно безводная планета, очертания её озер, окруженных сушей.
И никогда не видел ничего подобного.
Если планета была обитаема, она имела как атмосферу, так и гидросферу, а если там были вода и воздух — были и облака, заслонявшие обзор. И теперь Пелорат, глядя вниз, наблюдал лишь белые клочья туч с бледно-голубыми или ржаво-коричневыми проблесками.
Он удивлялся, как можно идентифицировать планету, наблюдая её с расстояния в триста тысяч километров. Как можно отличить одно скопление облаков от другого?
Блисс взглянула на Пелората с некоторым недоумением:
— Что с тобой, Пел? У тебя такой огорченный вид.
— Думаю о том, что все планеты из космоса выглядят одинаково.
— Что ж из того, Дженов? — спросил Тревайз. — Любые побережья на Терминусе выглядят совершенно одинаково, пока они едва видны на горизонте, до тех пор пока ты не отыщешь какую-нибудь необычную горную вершину или прибрежный островок характерной формы.
— Наверное, — с явным неудовлетворением проговорил Пелорат, — но что можно высмотреть в массе несущихся облаков? И даже если попытаешься, то, прежде чем сможешь что-то разглядеть, наверняка уже окажешься над ночной стороной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});