они щебечут. Задумывались ли мы о том, как любят родину наши ласточки? Нет, конечно. Мы принимаем их песни как нечто само собой разумеющееся, не чувствуя благодарности. И даже порой нам случается видеть, как грубая рука может причинить смерть маленькой певунье, бездумная рука, которой управляет лишь бесцельное желание разрушать. Кто подумал, например, разоряя гнездо ласточки, над тем, что это ведь тоже дом. Такой же дом, как и наш собственный. Дом, теплое гнездышко, приют счастья. О, пройдите же тихо мимо него и тихо шепните благодарное слово благословения!» Хороший стиль... такое мелкое... но вообще — хороший стиль...
Лежавшие рядом пленные равнодушно слушали чтение Валенти. Метрах в десяти от их группы сидел совсем молодой парень, мальчишка лет пятнадцати. Из глаз его по ввалившимся щекам катились крупные слезы, но всхлипываний не было слышно. Плач его стал, видимо, уже рефлекторным, и сознание лишь в малой степени принимало в нем участие. И так же бездумно, как будто машинально, парнишка набирал вшей из своей грязной, рваной рубахи и грыз их. Один пленный — большой, костистый, с усами— глядел, глядел и сказал:
— Эх-хе-е... Чегой-то ты, парень, их ешь... Ты их, они тебя...
Парнишка не ответил ни словом, ни взглядом. Он был уже глух к окружающему. Тогда внимание усатого привлек обрывок газеты в руках Валенти, и он подполз к пентинкулмовцам поближе:
— Чтой-то за газета у тебя?
— Не знаю. Какая-то буржуазная, во всяком случае.
— Чего ж ты в ей читаешь?
Валенти читал дальше:
— «Нынче не время миловать, нужно отплатить за злодеяния. Откуда эта жалость и милосердие, о которых уже шепчут иные? Не лучше ли для самого преступника, чтобы он незамедлительно после содеянного им предстал в раскаянии перед господом вместо того, чтобы томиться в тюрьме и ожесточать свое сердце, навлекая на себя погибель вечную? Надо выжечь злокачественную опухоль на теле народном. Но удалять зло надо с корнем. Следует ли щадить и тех женщин, которые щеголяли в белье наших дочерей и своими прелестями платили за него грубой матросне, грабившей наши дома? Нет в обществе места красногвардейкам, русским невестам и уличным женщинам».
— А ну, дай мне эту бумажку... Я сверну цигарку...
— Нет, я... на другой стороне тут статья, в которой хороший стиль.
— Ну его, на кой он те ляд, буржуйский стиль... дай я лучше сверну цигарку...
— Я бы с удовольствием дал, но я читаю статью...
— Чего ты читаешь... и голоса-то уже не слышно совсем... отдай, ну...
Так как Валенти не отдавал бумажку, усатый просто вырвал ее. Листок разорвался, и лишь маленький клочок остался в руке Валенти.
— Не забирай.
— Э-эх... и на что тебе...
Аксели лежал на земле, закрыв лицо рукой, и не видел, что произошло. Но последние слова заставили его повернуть голову.
— Зачем ты отнял у него? Отдай назад.
— Чего этакое читать? Всякая буржуйская брехня.
— Отдай обратно.
Аксели осторожно поднялся на колени.
— Я сверну цигарку.
— Из этой бумаги ты не свернешь, раз он тебе ее не дал.
— Да брось ты...
— Ты слышал, что я сказал?
Аксели медленно встал, стараясь сохранить равновесие, и усатый сделал то же самое. Аксели схватил бумагу, которая снова разорвалась надвое. И завязалась драка. Стремительные удары то попадали в противника, то кулак промахивался мимо цели, и бойцы, не удержавшись на ногах, валились наземь. Сцепив зубы и напрягая последние силы, они поднимались и снова бросались друг на друга. Одежда моталась на их костях, а они, задыхаясь, хрипели:
— Не унесешь ни клочка...
— Нет, унесу...
Лаури поднялся на подмогу и закричал:
— Дай ему, Аксу, дьявол... Покажи, из каких ты родом...
И Аксу давал. Развернувшись всем телом, он ударил наотмашь, с плеча, но противник его запутался в собственных ногах и упал еще раньше. Аксели полетел через него. Валенти пытался собрать под ногами дерущихся изорванную в мелкие клочья газету. Лаури приблизился к сражающимся и хотел было нанести удар, но тоже упал. В это время бойцы поднялись. Аксели тщательно готовился к новому удару: «Когда он пошатнется туда... удар придется как раз...»
Расчет оказался верным. Усатый пошатнулся в ожидаемую сторону и удар настиг его.
— Славно, Аксу. Привет из Пентинкулмы, мужик, сатана...
Аксели аккуратно подобрал каждый обрывочек газеты, но они уже ни на что не годились. А тут уже подоспели стражники, схватили драчунов и, пиная, повели их на гауптвахту. Валенти надвинул шляпу на глаза, и Лаури с Элиасом услышали, что он плачет, впервые за все время плена. Наконец он затих и открыл лицо.
— Что им теперь будет?
— Несколько дней карцера. Без похлебки.
— Я хранил это ради стиля...
Аксели уже много дней не возвращался с гауптвахты. На третий день после драки Лаури и Элиас насилу вытащили Валенти во двор. Они так и не смогли заставить его есть вонючую похлебку. Зато он щипал стебельки какой-то травки и дрожащими руками совал их себе в рот. Это было инстинктивное движение, и многие, умирая от голода, тащили в рот деревенеющими пальцами все, что попадало под руку. Глядя куда-то вдаль, мимо людей, Валенти сидел, привалясь спиной к мусорной бочке. Ребята не отходили от него и пытались говорить с ним. Но Валенти был как в бреду:
— Першинг... Вильсон... Я американский гражданин... Вы знаете парней под звездным стягом? Когда американцы придут... Они придут и освободят нас... Першинг придет... Я узнал из надежных источников...
Грозны Севера пределы,
ледяной у смерти взгляд.
В синем небе света стрелы
крепость Лоухи хранят...
— Это красивая строфа... но потом идет на спад...
Пенится спина морская.
Воет волк. Ярится ночь.
Солнца чаша золотая
тщится холод превозмочь.
— Но мне нужно прежде достать бумаги... Я сообщу консулу Штатов...
Он говорил быстро-быстро, торопливо бормоча, и травинки выпали у него изо рта. Рука шарила по земле, находя лишь песок и кусочки сухой сосновой коры. Вот попались еще два стебелька, и, сунув их в рот, он умер беззвучно, так, что товарищи ничего и не заметили, пока голова его не соскользнула медленно на плечо.
— Валлу отошел, ребята... Да, мог писать настоящие стихи.
Парни побрели искать могильщиков. Те были за лазаретом, у мертвецкой, и как раз нагружали телегу.