И что же я думал о Шиве теперь? Вместе с пониманием предательства ко мне пришло и иное знание, что он не человек. Не человек, и это прямое отрицание, потому что он был порождением времени. Не важно, что у него было физическое тело, в фантоме я находил истинное бессмертие, его нельзя было даже назвать старым.
Возможно, Шива пытался жить как человек, и я готов поверить, что никто даже не замечал его отличий от остальных. Энтони могли считать прозорливым или даже мудрым для своего внешне юного возраста, умеющим предвидеть и делающим неизменно верные шаги. Но ему не было нужды считать или предвидеть, ведь он всего лишь знал.
Жизнь мага и его дракона. Я уверен, в мире мало, очень мало материальных фантомов. Возможно, он такой один, но это слишком большая цена, чтобы обрести здесь бессмертие. Никто не согласиться уплатить ее, и время берет силой, потому что ему нравиться тут жить.
Шива любил саму жизнь среди людей. Не знаю никого другого, кто умел бы ценить каждое прожитое мгновение, как это удавалось ему. Энтони доставляло удовольствие мягкое течение времени, его удивляли и радовали человеческие проблемы. Он наслаждался интригами и обидами, любовью и радостью, мечтами людей, но умел ли он сам мечтать или просто плыл по течению, так же как плыли его собратья там, за стеной? В другом времени… в другие мгновения. Научился ли он быть человеком?
Нет, я знал, что ему никогда нас не понять, потому что наши и его ценности не соразмерны. То, что важно для него, кажется нам само собой разумеющимся. Мы всегда верим, что у нас много времени, и это наш самый большой в жизни промах. Мы тратим его впустую, тратим на то, что не приносит никакого удовлетворения.
Только человеку бывает скучно.
Только человеку нечем бывает себя занять.
Шива не мог понять этого. Зачем жить, если ты не получаешь от всего, что делаешь, удовлетворения? Зачем тратить секунды, которых и без того так мало? Даже для него, хотя по нашим меркам перед ним вечность…
Одно я знал наверняка: мне важно взглянуть ему в глаза и определить, как теперь буду к нему относиться. Решение придет, но не раньше, чем я встречу его детский взгляд…
С тех пор, как дракон убил меня, я вовсе не видел снов. Это было необычно и пугающе, хотя я теперь относился ко всему с неколебимым спокойствием, понимая, что мертв.
Сновидения прошлой жизни давали моему разуму неохватную свободу, а теперь каждую ночь я умирал, погружался в темноту, а потом выныривал оттуда, просыпаясь, судорожно глотая воздух и пытаясь сориентироваться во времени и пространстве. Порой казалось, что мне снился полет, такой, каким его видит дракон, но я не мог отчетливо вспомнить, что же видел. Это были отголоски существования, возможно — лишь тени снов Мрака. Теперь эта пустота выматывала меня даже больше, чем сны, порожденные иллюзиями библиотеки. Я жаждал возвращения, но не мог ничего изменить…
Легкий порыв ветра коснулся виска, огладил волосы. Я лучше всего чувствовал его течение, пожалуй, он даже поддавался моей воле, и сейчас, как и всякий раз оставаясь наедине с самим собой, я прикоснулся к нему, опуская стены сознания.
Тонкие нити воздушных потоков качнулись от прикосновения, ветер усилился. В висках привычно зашумело от непомерного напряжения, вынуждая отступиться.
— Почему? — с отчаянием прошептал я. — Что ограничивает меня? Где те стены, которые не дают мне свободы?
«Успехи есть, — наконец признался я самому себе. — Ветер для меня наиболее подходящий инструмент, податливый и приветливый. Я научусь, нужно лишь не оставлять попыток».
И я пробовал вновь и вновь, поднимая на склонах мутные снежные вихри до тех пор, пока изнеможение не стало очевидным. Тогда вернулся Мрак. Я почувствовал его приближение заблаговременно, хотя не видел быстрого движения в темноте. Связь натягивалась и тихо звенела, как при появлении Мастера. Так знакомо…
Я поплотнее закутался в одеяло и подбросил дров в огонь. Луна поднялась над пиком, неожиданно разлив по скалам свое мертвенное прохладное сияние, небо вдруг наполнилось светом, звезды поблекли. В этом свете на склон горы упали причудливые тени, отброшенные изогнутыми силуэтами приземистых, искореженных ветром сосен.
Изо рта шел белесый пар. С секунду он висел в воздухе, смешиваясь с дымом костра, серебрясь плотной пеленой, а потом медленно растворялся, исчезая в ночном воздухе.
Дракон приземлился у меня за спиной, постоял немного, потом уронил что-то на землю. Он явно ждал, что я обернусь, но я слишком устал для этого.
— Демиан…
Я вздрогнул, повернулся, полный равнодушной усталости.
У лап Мрака лежала туша мархура — некрупного дикого козла с завитыми винтом рогами. Его бурая, перепачканная кровью шерсть в лунном свете казалась черной. Это были красивые и ловкие животные, легко взбирающиеся по осклизлым камням, бойкие и верткие, знающие в горах каждую расщелину.
— Это тебе, — видя мое удивление, сказал древний.
— Раньше ты не приносил мне добычи, — заметил я, поднимаясь.
— Раньше ты не нуждался в моей помощи, — возразил Мрак. — Ты — мой человек, и должен быть здоров. Пища пойдет тебе на пользу.
— Я думал, что все зверье на ночь прячется по щелям и норам, — я склонился над убитым животным. — Как удалось найти его и поймать?
— Щель, у которой нет второго выхода, для меня не преграда, — с намеком отозвался Мрак. Он был доволен тем, что удивил меня. Я чувствовал его желание покровительствовать мне и превосходить меня. — Добыча может забиться в угол, слишком узкий или слишком глубокий, но это и станет ее могилой. У меня достаточно терпения, чтобы расширить проход…
Его сознание толкнуло меня изнутри, насмешливо, но ненастойчиво.
— Ты смешон в своей уверенности, что сможешь познать мир, не впустив меня в себя, — ящер подошел к огню и снова улегся под скалой. — Думаешь, я не знаю, чем ты занимаешься, когда меня нет?
— А знаешь? — полюбопытствовал я.
— Знаю, — согласился древний. — Ты кричишь через пропасть, убежденный, что эхо усилит голос, но он лишь искажается и затихает. Отстраняясь от меня, ты лишаешься возможностей, и я удивлен твоим упорством.
Его рот раскрылся в подобии улыбки, которая могла бы закончиться сердечным приступом для того, кто видит ее перед собой впервые. Острые, покрытые блестящей слюной клыки оголились, губы растянулись, но я знал, что это всего лишь его насмешка надо мной.
Я молча взялся за нож, двумя ударами вспорол брюхо и вывалил горячие потроха на землю. Конь, почуяв кровь, очнулся от дремы и испуганно фыркнул. Поняв, в чем дело, Алрен пренебрежительно заржал и медленно пошел вдоль ущелья, ища себе более спокойное место для сна. Я почти никогда не привязывал его, прекрасно зная, что жеребец никуда не убежит.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});