Читать интересную книгу Черный Баламут. Трилогия - Генри Олди

ЧАСТЬ IV

ИЩУЩИЙ

Лучшее из повествований, разнообразное в отношении стихов и глав, наделенное тонким смыслом и строгой последовательностью, - о, оно отличается стройностью изложения, будучи исполнено совершенства, и всегда вызывает слезу и скорбь сердечную у хорошего человека!

ГЛАВА X

ТОПОР-ПОДАРОК

Воспоминания Ганеши-Слоноглавца, божества мудрости и науки, рукотворного сына Шивы и его супруги Умы-Горянки, записанные им самим и похищенные слугами Вишну, 24-й день 10-го лунного месяца[105]

ОМ, ТАТ и CAT![106]

А впрочем… Думаете, легко быть богом-младенцем со слоновьей башкой и невозможностью сменить облик?

То-то же…

Все бабы… хоть и грех дурно отзываться о собственной матери, которую я зову "мамой Умой". Это ж надо: так достать муженька требованиями обзавестись ребеночком, что папа Шива скатал в рулон одеяло, сунул женушке в руки и буркнул:

- Нянчи, дура!

Мама Ума и возмутиться-то как следует не успела, потому что я уже был мокрый и орал во всю глотку.

На обряды восхваления дитяти явились все кому не лень. А не лень было многим. Разглядывали, цокали языками, сюсюкали… "Уроды!" - думал про себя я, уже умея думать, но еще не научившись говорить. Может, это и к лучшему, а то бы я им сказал!.. Наконец возбужденная мама Ума нашла, с кем поскандалить для полного счастья. Выяснилось, что владыка темной планеты Шани и господин шестого дня недели отказался делать младенцу "козу"!

Кощунство!

- Ничего подобного! - возразил владыка планеты Шани. - Просто у меня дурной глаз. Боюсь напустить порчу… Сама знаешь: кто под моим знаком родится, тому счастья не видать! Будет он убит, богатства его расточатся, жены с чадами погибнут, друзья предадут…

- Моему ребенку наидурнейший в Трехмирье глаз - что сандаловые притирания! - гордо заявила мама Ума и именем Разрушителя велела нахалу смотреть.

На меня.

Ну, он и посмотрел. Разок всего посмотрел, даже не в упор, так, зыркнул искоса и зажмурился - а у меня сразу отвалилась голова.

Переполох поднялся! Гости под шумок разбежались, папа Шива вздул болтливую супружницу, а после велел своему любимцу, карле-привратнику, сыскать для меня новую голову. С непременным условием: обладатель головы-замены должен перед этим смотреть на север. Умненький карла обернулся белым быком и ускакал, а вскоре явился назад с головой… кого б вы думали?!

Восточного Слона-Земледержца. Дескать, слон был единственным, кто смотрел на север!

Папа глядь - по пятам карлы несется бешеный Громовержец, кроя папу с его детьми и карлами на чем свет стоит.

- У-у-у, - кричит, - барбары! Слоненка замучили! Разражу!

И ваджрой машет.

Пришлось папе Шиве купать бедного слоника в водах Прародины, возвращать его Индре с новой головой, краше прежнего, а мне первую приделали. Не протухать же сокровищу! Вот и стал я после этого вождем папиной свиты[107] и большим докой по части учености. В общем, понятно: народную мудрость "Пусть лошадь думает, у нее голова большая!" - слыхали? А у меня-то голова впятеро поболе конской будет… К чему я все это? А к тому, что именно меня Опекун Мира и попросил:

- Пособи, друг Ганеша, моему Черному Островитянину! Да-да, тому, который Вьяса-Расчленитель! Помнишь, ты Святые Веды в его редакции читал и все бухтел "Хорошо есть, и хорошо весьма!"? Пишет он летопись, а я боюсь: ошибется, запамятует, кляксу посадит - не сохранит для вечности! Ты уж, будь любезен, проследи!

Я хоботом мотнул - прослежу, мол!

Вот и слежу с тех пор. Хороший он мужик, Черный Островитянин, урод вроде меня, только еще смешней! На первых порах грызлись: норов у него - куда там папе Шиве! А потом сошлись. Душа в душу. Я даже узелок на память завязал: помрет Вьяса, я его к себе возьму. В любимцы, вроде папиного карлы. А летопись эта меня и самого увлекла.

Помогаю, а кое-что и лично пишу.

Вот как сейчас: я пишу, а ко мне этот буян заходит, скандалист злоязыкий… Рама-с-Топором.

Папа велел пускать и не связываться. Да, стану я с ним связываться! Он мне в первый раз полбивня отколол, что ж я, дурак, вторым бивнем рисковать?

- Привет, - говорю, - Палач Кшатры! Ом мани! Как живете-можете?

- Живу, - отвечает. - И могу помаленьку. А ты все строчишь?

- Строчу. Про тебя и строчу. Только что закончил.

- Про меня? О чем именно?

- Да как к тебе на Махендру в прошлом году Дрона являлся. Оружие небесное клянчить.

- Интересно, интересно… Прочитать дашь?

- Да читай, - говорю. - Не жалко.

Он и прочел.

Вслух.

"…Однажды Дрона услышал о великодушном брахмане Раме-с-Топором, укротителе врагов, что он желает раздать все свое богатство брахманам. И к Раме, отправившемуся в лес, явился тогда сын Жаворонка и сказал:

- Узнай во мне Дрону, быка среди дваждырожденных! Пришел я к тебе, желая получить богатство.

Рама сказал:

- Все золото и другое богатство, какое было у меня,все отдано мною брахманам, о богатый аскетическими подвигами! Теперь осталось у меня только это тело, драгоценное оружие и различное вооружение. Выбирай же, о Дрона, что я должен дать тебе! Говори скорей!

Дрона сказал:

- Благоволи же, о потомок Бхригу-риши, отдать мне все без исключения виды оружия вместе с заклинаниями и тайнами их применения!

Сказав "да будет так", Рама отдал ему тогда без исключения все оружие и военную науку вместе с ее тайнами и законами. И, получив дар, весьма довольный Дрона отправился к своему другу Друпаде-Панчалийцу…"

* * *

Ох и досталось же мне! И на орехи, и на финики в меду! Хорошо хоть, папа с мамой укатили на север, на вершину Кайласы, и в обители никого не было… Аж уши завяли - а они у меня такие, что ежели вянут, то дней на семь-восемь, не меньше!

- Укротитель врагов! - кричит. - Раздать богатство брахманам! Что мне, старому, раздавать? Циновки со шкурами?! Придурки вы с твоим Вьясой! Расчленители!

Еле-еле успокоился.

- Знаешь, - говорит, - как на самом деле было? Не для истории, для нас с тобой? Ты ведь, Ганеша, в сущности наш, обычный, бог из тебя никудышный… В детстве сынки прочих небожителей потешались небось?

- Угу, - киваю я. - Потешались. А я их хоботом…

- Вот потому к тебе и взывают почаще, чем к ним. Тебе не стесняться, тебе гордиться надо!

- Эх, Рама! - говорю. - Гордиться… Тут у папиного карлы в заначке полкувшина суры есть. Будешь?

- Наливай, - отвечает.

Сели мы, он мне под суру-сурочку правду и рассказал.

А я записал.

Не для вечности, не для Опекуна Мира.

Для себя.

Ну, может, еще для кого-нибудь…

- Явился… - буркнул Рама, подымая взгляд от собственных костлявых колен, на которых лежал чурбачок "шипастого" самшита.

И ни к селу ни к городу добавил:

- Долго шел… блудный брахман!

Видимо, двумя последними словами Палач Кшатры заменял одно, гораздо более простое - "странник".

Аскет, в прошлом году разменяв второй десяток второго века, выглядел вдвое моложе. Издалека. Вблизи он выглядел иначе, но тоже… это если в лицо не особо пристально заглядывать. Такие, как Рама-с-Топором, живут долго (если повезет), старятся туго (если сами того не хотят) и умирают сразу, без дряхлости и долгих страданий. Многие завидуют. Дураки…

Говорили, что Топор-Подарок не позволяет Морене, Губительнице Созданий, приблизиться к аскету. Говорили, что как-то раз к Раминому ашраму пришел человек в багряных одеждах и с петлей, росшей из обрубка правого запястья. Пришел, съел миску толокняной мантхи с молоком, которой угостил его хозяин, побеседовал о погоде и ценах на кошениль, после чего ушел. Говорили, что сам Палач Кшатры однажды сказал: "Шиш я им сдохну!" После чего добавил, забыв объяснить, каких таких "их" имеет в виду:

- Во всяком случае, пока не досмотрю до конца!

Говорили… Рама хмыкнул и вернулся к прерванному занятию.

Вчера он обещал девочке из поселка на западном склоне вырезать ей пахучую забавку. Для того и чурбачок приспособил. С одного бока чурбачка уже проглядывала потешная мордочка бычка. Белого бычка. Лобастого такого, рогатенького… из сказки.

Есть такая сказка.про белого бычка Шивы.

Веселая…

Бронзовый резец вновь принялся сновать по деревяшке, снимая душистую стружку. И забыл остановиться даже тогда, когда чужие шаги прошелестели совсем рядом.

Тишина. Лишь ветер доносит чириканье сорокопутов да еще толстый шмель жужжит раздраженно над стружкой.

А сесть боится.

- Ну, чего молчишь? - наконец спросил Рама, и в резком голосе аскета эхом отдалось шмелиное раздражение. - Небось другим сразу песни петь начинал: "О желанные, безупречные и чистые властители чувств, наставники всего движущегося и неподвижного…" Я что, хуже? Давай затягивай славословия…