Воронеж
Алексей Петрович
Путешествовать осенью малоприятно, а уж когда еще и сами небеса против этого, то движение и вовсе иначе как мучением не назовешь. Карета, приобретенная еще в Мадриде, постоянно застревала, из-за чего мне казалось, что мы больше времени проводим на одном месте, чем двигаемся. Однако хандрить я себе не давал, отгоняя непрошеные мысли о том, что это только юг России, а все трудности еще впереди. Ведь, как это ни прискорбно, болотистая местность Мещеры была еще не осушена, и огромные площади по-прежнему занимали полуболотные грязевые равнины, с кочками-мхами и редкими голыми деревцами, кое-как удерживающимися корнями за спрятанную где-то на дне землю.
Под разудалые крики гвардейцев и испанские словечки Алехандро, то и дело помогающего им в нелегком деле по извлечению из грязевого плена колес кареты, увязшей до самых рессор, я размышлял о том, что уже совсем скоро окажусь в своем граде. Пускай он пока не столь красив, как столица, и размером не так уж и велик, но за те два года, которые я в нем правил, успел-таки прикипеть к нему.
Да и, что кривить душой, не город главная причина, не город…
Дорога постепенно становилась все хуже и хуже, пока не дошло до того, что пришлось даже на один день остановиться в какой-то деревушке со звучным названием Пеньки. Почему именно так, никто в самой деревне не знал: мол, было и было, а почему именно так, никому не интересно.
Однако как бы ни была плоха дорога, версты оставались позади, и желанная цель становилась все ближе и ближе, несмотря на ярое противодействие сил природы. И я все же не удержался от того, чтобы заглянуть в Воронеж – город становления мореходства на Азовском море, город, с которого, в принципе, и началось мое военное настоящее в этом времени!
В первый же день прибытия в Воронеж я узнал, что в город приехал смоленский губернатор – боярин Петр Самойлович Салтыков. Остановившись в палатах государя, заняв правое крыло, как и пристало наследнику царя, я первым делом в приказном порядке отправил всех в бани, отмывать дорожную грязь и, конечно же, хорошенько пропарить кости. Все-таки путешествовать под проливными ливнями и холодными ветрами опасно для здоровья, поэтому и следить за ним следует много внимательней, чем летом. Правда, с нами есть лекарь – целый хирург! – но ведь заболей кто-нибудь из нас даже обычным гриппом, и он, я думаю, вряд ли сможет помочь: не та специфика знаний.
С утра, как только я проснулся чуть ли не с восходом солнца, а может, и раньше, в комнату бесшумно вошел Никифор с извечным белым полотенцем на согнутой руке. В середине комнаты стоял большой таз, над ним клубились клубы пара, растворяющиеся в воздухе почти сразу же, как только они поднимались на локоть-другой над тазом.
Взяв щепотку мелко нарезанных трав, приготовленных для меня Юлей перед отъездом, я засунул их в рот, глотнул теплой воды и минут пять гонял слипшийся, вязкий комок в ротовой полости. Как альтернатива зубной пасте, конечно, не очень, однако проблем с зубами и деснами я не замечал, за это огромное спасибо мой прелестной лекарке!
Еще пара минут ушла на утреннее омовение, и, как замена контрастному душу, сразу же после теплой воды пару раз умываюсь ледяной ключевой водой из стоящего рядом с тазиком кувшина. Вот теперь я полон сил и энергии!
Жаль только, погода за окном не очень: вечные спутницы осени, сырость и слякоть, в своем самом отвратном состоянии пришли в Воронеж, навевая уныние. До Рязани-то еще не меньше пятисот верст, ну, быть может, четыре с половиной, и из-за непроходимых дорог путешествие может затянуться непозволительно долго!
– Были ли донесения ко мне? – по привычке поинтересовался я у камердинера.
– С заутреней прискакал гонец с письмом для вашего высочества, оно лежит на столе.
Повернувшись к круглому дубовому столу с резными ножками, я увидел сложенный в квадрат желтоватый лист бумаги с аккуратно прилепленной печатью на стыке краев.
– Прикажи подать завтрак прямо сюда, – накидывая рубаху, приказываю Никифору.
– Сию секунду будет исполнено, господин, – поклонился камердинер, выходя из комнаты.
Сорвав печать, увидел ровный аккуратный почерк, прочитал. В письме говорилось о том, что смоленский губернатор хотел бы, с соизволения царевича, отобедать, а заодно и поговорить о делах на южных и западных границах Руси.
– Ну, коли так, то грех не воспользоваться приглашением. Хм, точнее, пригласить к себе Петра Самойловича. Да и, насколько мне известно от вездесущего Николы Волкова, мужик он с головой, – чуть слышно проговариваю мысли, складывая письмо и убирая его в папку с документами.
Поглядев на шпагу, одиноко стоящую рядом с изголовьем кровати, выбросил из головы появившиеся мысли об утренней тренировке. Как-никак только прибыли в город, можно дать себе послабление, тем более что завтра-послезавтра снова в путь, который, как я думаю, будет не в пример тяжелее пройденного. Так что придется набраться сил и терпения – терпения для того, чтобы не начать срываться на ком ни попадя.
Через плотно сдвинутые шторы пробился первый лучик света. Не дожидаясь, пока придет прислуга, сам распахиваю закрывающие окно портьеры. На сером небосклоне появился небольшой проблеск чистого голубого неба, да так удачно, что солнечные лучи падали, можно сказать, аккурат мне в окно, если, конечно, не считать всего дворца с половиной города в придачу. Прикрыв от удовольствия глаза, я так и стоял, пока какая-то туча не заволокла собой этот небольшой островок солнца, лишая сынов земли чудесного созерцания светила.
Как бы то ни было, написать приглашение боярину стоит как можно скорее, а то, чего доброго, он еще додумается до того, чтобы опоздать и явиться не в срок. А такое пренебрежение к собственной персоне, хочешь не хочешь, прощать нельзя, и тем более оставлять безнаказанным. Но зачем это, когда можно просто чуть-чуть ускорить процесс?
Правда, вопреки моим опасениям, смоленский губернатор прибыл вовремя. Первоначальная беседа, начавшаяся еще до того, как были выставлены кулинарные изыски местных поваров, затронула сугубо мои посольские дела. Но, как я выяснил, многое из того, что было написано мной государю, уже известно и его ближайшему окружению, так что рассказ мой получился коротким и почти неинформативным. Ведь не буду же я рассказывать служивому человеку то, о чем должен знать только государь?!
Также я узнал, что «Зверь» и «Медведь», два из трех посольских барка, вернулись в порт Азова, о судьбе же третьего ничего не известно, и многие думают, что он потонул в море во время шторма, потому что вестей ни от одного из находящихся на нем людей до сих пор не поступало. Кроме того, тело Петра Алексеевича Толстого не удалось отвезти дальше Азова, поэтому его похоронили на кладбище одной из недавно построенных церквей, какой именно, боярин не знал.
После того как я, казалось, рассказал Петру Самойловичу все интересующие его новости, он и сам начал рассказывать о тех делах, которые творятся в его вотчине и окрестных землях. Причину его рвения я понял сразу же: кто-то из ближнего окружения батюшки имеет большой зуб на боярина, и тот ищет себе покровителя. А кто, как не царевич, подойдет для этого? Пускай раньше я был в опале, но ведь отношение Петра ко мне сильно изменилось. Так что желание боярина понять можно, да и, в принципе, уважить тоже, не все же самому себе сотоварищей взращивать, аки овощи какие, надо, наконец, и государевых людей к себе привязывать, но только не деньгами, хотя в случае нужды и они пойдут в ход. Однако об этом пока еще рано, лучше послушаем, что там интересного расскажет губернатор.
– …На поляков надежды нет совсем, король их Август не раз государя нашего предать решался, втихую со шведом мирясь, но после победы под Полтавой он сам к царю-батюшке прибежал, о возобновлении союза речь завел, – с неприязнью сказал боярин, отпивая из кубка разбавленного вина.
– Так что ты так извелся, боярин? Неужто беда какая приключилась? – интересуюсь у него.