направленный на него, заставил Унимо отступить на несколько шагов. Флейтист достал флейту, посмотрел на неё, но потом снова убрал. – Здесь я знаю всё, а остальное не имеет значения. Попробуй теперь найти хоть одну звезду, про которую тебе там рассказали, ну?
Действительно, над берегом мгновенно застыла ясная прозрачная темнота. На чёрном театральном занавесе неба яркими сияющими точками повисли гирлянды крошечных фонарей – как в центре Тар-Кахола в праздник Самой Длинной Ночи. Но приглядевшись, Унимо понял, что это чужое небо: ни одна звезда не была на своём месте. Он попытался найти хотя бы Северную звезду, не заметить которую в это время года при ясной погоде было невозможно – но тщетно.
Неожиданно Форин рассмеялся. Его звонкий смех почему-то звучал жутко – и Унимо с тревогой наблюдал, что последует дальше.
– О, друг мой, сразу видно, что ты не изучал даже основы астрономии. Твои звёзды – это просто серебряные пуговицы, пришитые к бархатному шейлирскому камзолу.
Унимо испугался, что от такого наглого заявления Флейтист разозлится. И без того реальнейшее вокруг сгустилось какой-то враждебной, выжидающей момент для нападения живой стихией.
Флейтист тем не менее вынужденно усмехнулся в ответ – и реальнейшее немного отступило, как охотничий пёс, присевший на задние лапы, но всегда готовый снова вскочить.
– И всё-таки это моё реальнейшее, – тихо сказал Флейтист.
Форин пожал плечами:
– Если для тебя это так важно…
Тут Флейтист развернулся и схватил своего собеседника за плечи:
– Мне важно, Окло-Ко тебя забери, чтобы ты играл серьёзно! Но тебе, я смотрю, интереснее проводить время, шатаясь по Тар-Кахолу со своими приятелями, которые и понятия не имеют о том, как всё происходит на самом деле!
– А у тебя в реальнейшем не осталось ни одного слушателя, – холодно произнёс Форин, резко отстраняясь. Он терпеть не мог, когда к нему прикасались.
Флейтист, к удивлению Унимо, остался спокоен. Он достал из кармана флейту – простую, но совершенную, как всё, что сливается со своим предназначением, – и приготовился играть. «Слушай!» – сказал Флейтист, но Форин в ответ замотал головой, а затем прошипел сквозь зубы: «Не надо» – и закрыл уши руками. В ответ на это Флейтист только ещё шире улыбнулся и сказал: «Я хочу, чтобы ты слушал». И заиграл. Музыка была прекрасной – такой, которую Унимо для себя определял как «живую». Которую часто играли уличные музыканты, беря в руки самые простые инструменты и сплетая волшебство из дроби дождя по пустому ведру, стрёкота летних кузнечиков и шума ветра вдоль берега. Но Форин, заслышав первые ноты прекрасной мелодии, стал выглядеть, словно ребёнок, которого заставили выпить целую ложку рыбьего жира. Через несколько секунд Унимо понял, почему – и его охватил ужас. Потому что Флейтист играл смерть Тар-Кахола: гибель и разрушение сплетались причудливым узором, как чёрное синтийское кружево. Музыка была совершенной, но это была музыка совершенной катастрофы: с каждой нотой мелодия усиливала ветер и поднимала волны в гавани Мор-Кахола….
Унимо вместе с Форином видел, как затопило первые рыбацкие дома, как люди в панике собирают свои вещи, стоя по пояс в воде. Вот женщина уронила серебряные ложки – скорее всего, единственную драгоценность своего дома – и волны, как разбойники, тут же налетели и унесли их, словно стайку серебристых рыбок. Хорошо ещё, что самой ей удалось выбраться. Вода тем временем стремительно, нота за нотой, подступала к горлу Мор-Кахола, очевидно, нацеливаясь на Тар-Кахол.
Унимо чувствовал страх и злость Форина: тёмные длинные языки ледяного пламени плясали вокруг.
– Перестань, пожалуйста, прекрати это, – сквозь шум ветра послышался тихий голос Смотрителя.
В ответ Флейтист заиграл быстрее, срываясь в дикое престо.
И тут Унимо ощутил, как земля под ногами сдвинулась. На мгновение он почувствовал, как будто совсем потерял вес, но потом всё вернулось на свои места – настолько, что мерные звуки прибоя слушались оглушительной тишиной.
Унимо огляделся: отчего-то ему показалось, что вокруг реальное. Но этого не могло быть, потому что материальное воспоминание возможно только в реальнейшем. Хотя в реальнейшем Форина могло происходить, кажется, всё, что ему угодно – а это было, несомненно, уже реальнейшее Смотрителя. Унимо узнавал его по тому, как тяжелее становилось дышать и как все предметы вокруг вдруг начинали требовать к себе внимания, словно недостаточно было просто скользить по ним взглядом. Но в остальном мир смотрелся вполне привычно, и музыка Флейтиста стала просто музыкой. Некоторое время он ещё продолжал играть, как будто по инерции, но потом остановился, опустил флейту и рассмеялся.
– Вот так-то лучше, – заметил он. – Теперь я узнаю тебя. Мало кто может так ловко представить реальное в реальнейшем.
– Лучше? – угрожающе спросил Форин. – А так?
Сначала Унимо не понял, что произошло. Но потом осознал: исчез шум моря. Как и все другие звуки – словно в уши затолкали вату. Это было неприятно, очень.
Флейтист побледнел.
Форин улыбнулся.
Вдруг Флейтист одним бесшумным прыжком оказался около Унимо, схватил его за плечи и толкнул в сторону небольшого каменистого мыса. Ум-Тенебри не мог сопротивляться, он чувствовал себя марионеткой. Весь мир, снова сделав кувырок, стал одной огромной тенью Флейтиста. Унимо невольно отступил на пару шагов назад, а потом уже шёл, поднимаясь на мыс, под давлением чужой враждебной силы. У Флейтиста сила выглядела как серебристые слепящие искры.
Щурясь, Нимо поднимался всё выше, спиной к обрыву, и не мог остановиться. Он потерял из вида Форина и теперь не знал, откуда ждать помощи: ему самому было не справиться с Флейтистом. Оставалось только надеяться на Смотрителя.
Не смог Унимо остановиться и тогда, когда его нога провалилась в пустоту. Но кто-то, видимо, вмешался, потому что, падая, он с неправдоподобной ловкостью ухватился за острые камни на вершине мыса. Звуки тут же вернулись – и показались такими громкими, что хотелось заткнуть уши. Но руки Унимо были надёжно заняты – по крайней мере до тех пор, пока он не собрался бы пролететь десятки шагов и удариться об острые скалы внизу. На то, чтобы держаться, уходили все силы, поэтому попытка подтянуться и выбраться могла стать последним, что Унимо предпринял бы.
– Я вижу, что у тебя появилось ещё одно слабое место, – голос падал откуда-то сверху, и, подняв голову, Нимо увидел, что Флейтист стоит прямо над ним, на узкой каменистой площадке. – Я хочу, чтобы ты выбрал: или мальчишка упадёт вниз, или мы продолжим наш камерный концерт для жителей Мор-Кахола.
Пальцы Унимо горели, оттого что своим соприкосновением с острыми камнями на вершине мыса они удерживали неукротимое стремление его тела вниз, к успокоению. Животный страх смерти мешался в крови с его собственным человеческим страхом высоты, от которого хотелось разжать пальцы – только для того, чтобы всё это скорее закончилось.
Не было сил кричать,