— В чем дело? — спросил, открывая дверь, невысокий коренастый надзиратель.
— Позвольте спросить, можно ли мне поговорить об одном деле с начальником тюрьмы?
— О чем?
— Я хочу объяснить ему, что никогда прежде не разлучался с семьей. Мне без моих домочадцев очень непривычно.
Надзиратель кивнул и велел подождать. Вскоре он вернулся и сказал, что начальник разрешил мне переселиться обратно.
Несказанно обрадовавшись, я тут же подхватил свою постель, а надзиратель помог мне с чемоданом. В коридоре мы столкнулись с начальником.
— Для вас и людей пожилых норма питания будет несколько повышена, — сказал начальник. — Вот вы живете вместе, а питаться будете по-разному. Боюсь, что это будет им неприятно, вот мы и решили…
Я понял, что имел в виду начальник, и, не ожидая, когда он закончит, сказал:
— Ничего, я ручаюсь, что на них это не отразится. — А следом чуть не вылетело: "На самом деле так оно и должно быть!" Начальник улыбнулся:
— У вас все получается очень просто. Может, вам следовало бы приучаться самому заботиться о себе?
— Да, да, — согласился я. — Только мне нужно привыкнуть не спеша, постепенно…
— Хорошо. — Начальник кивнул. — Попробуйте.
Я вернулся в камеру, где жила семья, и почувствовал, будто отсутствовал здесь целый год. Все мне очень обрадовались.
Но "привыкать" мне не давали мои домашние, да я и сам не хотел этого. Не прошло и десяти дней, как снова появился надзиратель и велел мне отправиться обратно.
Пока Сяо Жуй собирал мои вещи, я решил дать некоторые распоряжения родственникам. Боясь, что меня услышит надзиратель, я написал записку. В нашей камере теперь появились еще двое, бывшие члены марионеточного правительства Ван Цзинвэя, поэтому в записке я осторожно намекал, чтобы мы все жили дружно, что по-прежнему следует быть сплоченными, что каждый из них мне очень дорог. Записку я передал Пу Цзе и велел ему потом прочесть ее всем. Я верил, что они непременно поймут, что "сплоченность" не означает болтать обо всем без разбора.
Племянники снова собрали постель, взяли чемодан и проводили меня в ту же камеру, что и в первый раз. Там снова приняли мою постель и положили ее на прежнее место. Я снова не смог усидеть на нарах, вскочил и, походив взад и вперед, подошел к двери и постучал.
Дверь открыл все тот же коренастый надзиратель. Я знал, что зовут его Лю, и испытывал к нему весьма добрые чувства. И вот почему: недавно мы впервые ели "баоцзы" — пампушки с мясной начинкой, и ели с большим аппетитом. В одно мгновение все было съедено. Подошел надзиратель Лю и, улыбаясь, спросил, хватило ли нам. Некоторые промолчали, кто-то пробормотал, что было достаточно. "Чего стесняться, ешьте на здоровье!" — сказал он, умчался куда-то, и вскоре у дверей появилось ведро с горячими "баоцзы", от которых шел пар. С тех пор я стал испытывать к нему самые добрые чувства. Теперь же я решил высказать ему новую мысль.
— Господин Лю, у меня дело…
— К начальнику? — опередил он меня.
— Я бы хотел сначала посоветоваться с вами. Я… Я…
— Никак не привыкнуть? — засмеялся он.
В этот момент я услышал за спиной смешок. Лицо мое залилось краской, и я поспешил объяснить:
— Нет, обратно я не прошусь. Я хотел узнать, можно ли мне каждый день видеть своих родственников. Я тогда чувствовал бы себя намного лучше.
— Ведь вы и так каждый день гуляете во дворе и можете видеться.
— Я бы хотел иметь возможность с ними разговаривать. Думаете, разрешат? — спросил я. Согласно правилам, заключенным из разных камер общаться друг с другом не разрешалось.
— Я спрошу.
Разрешение я получил. Теперь каждый день во время прогулки я мог встречаться с домочадцами и разговаривать с ними. Племянники теперь могли рассказывать о своих новостях. Во время таких встреч Сяо Гу по-прежнему ни на что не обращал внимания, Сяо Сю оставался таким же, как и раньше, а Сяо Жуй продолжал покорно стирать мне одежду и штопать носки.
Конечно, были и трудности. За сорок с лишним лет я ни разу не сложил одеяло, ни разу не постелил постель, не принес воды, чтобы вымыться. Я даже ноги не мыл себе сам, не завязывал шнурки на ботинках. Я ни разу не притрагивался к таким вещам, как ложка, ручка ножа, ножницы, иголка и нитка. Теперь я должен был делать все сам и оказался в крайне затруднительном положении. Утром, когда все уже успевали умыться, я еще только одевался; когда я готовился умываться, кто-то напоминал мне, что я должен сначала прибрать постель. Когда я полоскал рот, собираясь почистить зубы, выяснялось, что на щетке нет порошка. Когда я заканчивал все свои дела, остальные уже доедали свой завтрак. Я вечно отставал от других, от чего голова шла кругом.
Однако меня больше раздражало то, что мои соседи по камере втихомолку посмеивались надо мной. Их было восемь; все — бывшие офицеры Маньчжоу-Го. Раньше они не смели бы и головы поднять в моем присутствии. Обращаясь ко мне, они избегали слова "высочайший", как это украдкой делали мои домочадцы, но и не осмеливались переходить на "ты". То называли меня "господином", то просто опускали обращение. Они исподтишка подглядывали за мной, и это сильно меня удручало.
Трудности были не только в этом. С первого дня нашего пребывания в Фушуне в каждой камере были установлены дежурства. Ежедневно в порядке очереди подметали пол, вытирали столы и выносили парашу. Как быть, когда подойдет день моего дежурства? Что, я тоже буду выливать чужие горшки? В тайном сговоре с Квантунской армией я не видел ничего предосудительного, а теперь выливание горшков я посчитал оскорблением своих предков и унижением молодых представителей своего рода. К счастью, местные работники вывели меня из затруднительного положения. На следующий день пришел человек по фамилии Цзя и обращаясь ко всем, сказал: "Пу И болен и может не дежурить!" Когда я услыхал эти слова, я так обрадовался, словно был избавлен от неминуемой гибели. И впервые в моей душе возникло чувство искренней благодарности.
С дежурством было улажено. И вот новая оказия. Однажды, когда мы по два, по три гуляли во дворе, появился начальник тюрьмы. Он всегда появлялся тогда, когда мы гуляли. Каждый раз он с кем-нибудь из нас разговаривал. На этот раз взгляд его упал на меня. Он так внимательно оглядел меня с головы до ног, что у меня мороз пробежал по коже.
— Пу И! — позвал он. Было очень непривычно слышать, как меня называли по имени. Это резало слух, уж лучше бы просто называли по номеру. (Вначале надзиратели называли нас по номерам. Мой был 981.)
Я подошел.
— Одежда вам была выдана вместе со всеми. Посмотрите, как она сильно отличается от других. — Его голос звучал очень мягко.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});