не верил больше ни одному слову из того, что она ему наговорила. Он понял, что она притворяется, и все-таки оставил ее при убеждении, что ей удалось его обмануть: наверно, была какая-нибудь причина, побудившая ее к этой отчаянной игре.
— Ладно, пусть просто так, — сказал он. — Плохо только, что Анита может все это понять иначе.
— Конечно, плохо, Теодор ей невесть что наговорил.
— Теодор?
— Да, он приходил сюда без тебя. А ты сам не можешь ей рассказать, как было на самом деле?
— Кто мне теперь поверит? — Оскар снова сел у печки. Немного помолчав, он сказал: — Если ты хочешь встретиться с Теодором, тебе надо пойти в Гнилуши, к Румбайнисам.
— Твоя жена объяснила мне дорогу. Пора уже идти… Надо застать брата, а то еще уйдет куда-нибудь…
Она встала и принялась собираться. Оскар не пытался ее удержать. Она еще щебетала что-то, еще улыбалась, но сквозь ее искусственную веселость он уже разглядел глубокую грусть. И когда они стали прощаться, ее улыбка была такой страдальческой, в глазах у нее было столько влаги — и ее становилось все больше и больше, — что Марте пришлось быстро вырвать руку и отвернуться. Оскар дал ей уйти. Он не глядел ей вслед, не подходил к окну. Он сел на стул и оперся головой на ладони.
6
Анита подробно объяснила Марте дорогу в Гнилуши: выйти к морю и потом вдоль берега до самого поселка. Путь был не из легких: дул встречный ветер, мокрый снег кружился в воздухе. Вода прибывала, и волны омывали подножие первых дюн, только узкая полоса песка оставалась для прохода. Марта не чувствовала, что ее одежда промокла от снега, что ноги начинают зябнуть. С раскрасневшимся лицом она быстро шагала вперед против ветра, — раскрывать в такую погоду зонтик не имело смысла.
Дальше, только подальше отсюда, пока не пробудились сомнения и жалость к самой себе не заставила решиться на какое-нибудь новое сумасбродство! Откуда только взялось у нее столько сил, чтобы показать Оскару этот образ, которому суждено уничтожить все его прекрасные чувства к ней, если только они были!
Теперь он успокоится, забудет ее. А она… забудет ли она его? Если ей удалось обмануть его, то самое себя обмануть невозможно. И все же, вернувшись в родные места, она будет жить, сумеет дать счастье тому, кто дожидается ее там; может быть, и сама станет счастливой. Ах, если бы можно было поумнеть, настолько поумнеть, чтобы подчинить чувства рассудку, стать деловитой, послушной жизненным законам, без мыслей о совершенной жертве, без влечения к запретному.
Хорошо стать хозяйкой в родной усадьбе, вырастить новое поколение и научить его жить мирной, благопристойной жизнью, которая позволяет достичь глубокой старости и приобрести уважение общества!.. Но почему человек такое странное создание, что ищет разрушения там, где он так легко мог бы найти благополучие? Почему это преследуемое вечной неудовлетворенностью существо, этот самоистязатель и упрямец пробирается нехожеными путями, не довольствуясь существующим, алча запретного? Как хорошо было бы стать другой!..
В это время другой человек шел той же дорогой, только в противоположном направлении. Брат Теодор… Теодор Калнбирзе, как было записано в паспорте и в других документах. Но его выгнала в эту непогодь иная забота. Он находился в самом приятном расположении духа, поминутно улыбался и прищелкивал пальцами.
Триумфатор, перед которым раскрывались человеческие души — эти таинственные крепости, — в ушах которого вой ветра звучал ликующими фанфарами, приветствующими победителя! Эх вы, гордецы и упрямцы! Вы, зубоскалы и насмешники, усмиренные и униженные своим стыдом! Великий приближается к вам…
Да, Теодор внутренне ликовал. Перед его духовным взором проходили сцены, разыгравшиеся в Чешуях прошлой ночью. Все произошло так, как предрешил Теодор. Угрюмый, упрямый козел Оскар повержен в прах, его гордячка жена — в отчаянии, а эта глупая девчонка, которая захотела стать умнее брата, совсем нос повесит… Желание как можно скорее узреть плоды победы заставило Теодора раньше времени покинуть теплую постель и без завтрака пуститься в путь, чтобы пораньше прийти в Чешуи. Дурная погода не могла остановить его. Стоит ли ее опасаться, когда на ногах теплые калоши, а меховой воротник поднят до самых ушей.
До Чешуй оставалось уже меньше километра, когда Теодор заметил какую-то женщину, которая упорно пробивалась навстречу ветру. Но снег сыпал так густо, что, только столкнувшись с ней лицом к лицу, он узнал сестру.
— Ну, подумайте, да ведь это моя сестренка! — вскрикнул он от неожиданности. Догадавшись по ее виду, в каком состоянии она находится, проповедник уже не в силах был скрыть радости, и улыбка расплылась по его упитанной физиономии. — Ну, с добрым добрым утром, милая странница!
Звонкая пощечина раздалась в ответ на его приветствие. И раньше чем он пришел в себя и смог защититься, маленькая сильная рука Марты еще несколько раз прошлась по его лицу. Это была не ласка, о нет, — лицо Теодора горело, как от ожога крапивой.
— Что с тобой, что с тобой! — взывал он. — Все ли у тебя дома, девчонка?
— Скотина! Убирайся с глаз моих, свинья! — крикнула Марта с таким отвращением, как будто из снежного вихря на нее вынырнуло безобразное пресмыкающееся. — Я тебя видеть не хочу. Знать тебя не желаю! Ну, чего ты еще стоишь? Проходи, тварь!
— Да ты не размахивай так руками! — сердито крикнул Теодор. — Если когти чешутся, иди вон о деревья поточи. Все лицо мне изуродовала, дрянь этакая. Теперь тебе не поздоровится.
Он грозно выпрямился, готовый показать свою силу. Но только он шагнул к Марте, как та выставила вперед зонтик. Это было опасное оружие, и Теодору пришлось отступить.
— Ну чего ты безобразничаешь? — начал он более миролюбивым тоном. — Если тебя кто-то разозлил, чем же мое лицо виновато? Не забудь все-таки, что я твой старший брат. Во-первых, как ты сюда попала? Что ты здесь делаешь?
— Тебе самому лучше знать это! Сочинитель подметных писем!
— Ты, наверно, что-то выдумываешь! Хотя письмо-то мне теперь определенно придется написать. Надо будет спросить у матери, в каких краях разгуливает ее любимая доченька. К женишкам приехала? Осталась с носом? Верно ведь? Так тебе и следовало! Смотри еще, как бы дома не выпороли, когда я приеду в гости.
— Вот это зря. В усадьбе тебя больше и знать не захотят, когда я расскажу отцу, что ты вытворяешь! И ты мне больше не брат. Для того я и шла в Гнилуши, чтобы выложить тебе это. Теперь ты все знаешь, больше мне сказать тебе нечего.
И прежде чем