этого дурака, который сейчас орал. Его звать Талут. У князя к этим троим разговор имеется.
Трое названных усмехнулись. Они могли быть спокойны. Ватаги не выдавали своих ни под каким видом.
– У Святослава к ним разговор или у Малуши? – спросил Дорош. Рагнар промолчал, и киевский атаман прибавил:
– Если уж на нас спущен самый клыкастый княжеский пёс – значит, Святослав и Малуша опять полны взаимной любви!
– Вперёд, – приказал Рагнар и обнажил меч. В следующий миг пятьсот лошадей всхрапнули, почуяв удары шпор, и с места взяли галопом. Пятьсот клинков сверкнули на солнце, и два отряда сшиблись на середине склона в жестокой рубке. Сперва лихим, благодаря более выгодной позиции, удалось потеснить дружинников. Но на ровном поле удача их захлебнулась. Княжеские ребята стали одолевать. Дорош, на свою беду, схватился с самим Рагнаром. Силён и быстр был Дорош, но бывший этериарх владел мечом лучше, и атаман с разрубленной головой свалился на землю. Столь же плачевная участь вскоре постигла и остальных главарей ватаги.
Талут, ещё до начала битвы хорошо знавший, чем она завершится, сразу пробился сквозь два или три ряда недавних своих товарищей, зарубив одного из них, и во весь опор помчался к Днепру. Никто его не преследовал. Шум сражения за спиной стремительно таял. Талут не знал хорошенько, куда направиться, доскакав до реки. Случайно взглянув на Любеч, он крепче стиснул рукоять сабли, которой шлёпал коня, чтоб тот не терял быстроту движения. Из распахнутых ворот города выезжал большой отряд верховых. Талут догадался, что это – бойцы Малуши. Двое из них сразу поскакали наперерез ему. Остальные же, развернувшись двумя крылами на полверсты и блестя оружием, устремились к месту сражения.
Два преследователя вынудили Талута немножечко отклониться от пути к пристани и настигли его у самой реки, над крутым обрывом. Пришлось вступить с ними в бой. Пронзив одного врага, Талут уклонился от сабли его товарища, да маленько не рассчитал – клинок полоснул его по щеке. Заструилась кровь. Не чувствуя боли, бывший дружинник отбил боковой удар и ловким приёмом обезоружил противника. Тот в испуге поднял коня на дыбы и стал его разворачивать. Талут дал ему ускакать. Кровь сильно текла по его лицу. Вложив свою саблю в ножны, он поглядел в сторону бугра. Бой кончился. Десятка полтора-два лихих, в их числе Улеб, угодили в плен. Их вязали. Несколько всадников устремились прямо к нему, к Талуту. Недолго думая, он обнял руками шею коня и ударом шпор погнал его в Днепр.
Бесстрашно прыгнув с обрыва, конь погрузился под воду так, что она сомкнулась над головой наездника. Потом вынырнул вместе с ним, и, громко отфыркиваясь, поплыл к противоположному берегу. К счастью, Днепр у Любеча был не так широк, как у Киева, а степной конь Талута плавал, как выдра. Но он измучился, потому что течение было сильное. Оставаясь в седле, Талут неустанно загребал воду ладонями. Так коню было легче плыть. Они добрались до левого берега. Выехав на него, Талут сразу спешился, чтоб дать отдых своему другу.
Над правым берегом колыхалось предгрозовое жёлтое марево. Городок виднелся лишь очертаниями, а люди и корабли на пристани были чуть различимы. Как только конь отдышался, Талут опять на него вскочил и двинулся в степь.
Глава шестая
Херсонесский шлях считался очень опасной дорогой. Рагдай об этом не думал. Первые сутки пути поджарый гнедой текинец превосходил его ожидания. До зари он скакал галопом, отмахивая полсотни вёрст в час, а всё утро – рысью. В полдень Рагдай напоил его из степного колодца, стреножил и отпустил пастись. Купив у обозников калачей и вяленой рыбы, наелся сам. Затем он позвал коня, дал калач ему и улёгся спать прямо у обочины, намотав на руку уздечку. Спал два часа. Ни крики погонщиков, ни колёсный скрип, ни топот копыт ему не мешали. Текинец тоже вздремнул, после чего съел второй калач из руки Рагдая, выпил ещё полведра воды и продолжил путь со свежими силами. Благодаря ветру и облакам, которые ползли с юга, день не был жарким. Нещадно шпорил коня Рагдай, то справа то слева опережая торговые караваны и верховые дружины, сопровождавшие их. Обогнал колонну русских невольников и невольниц. Гнали их русские же купцы.
На закате солнца произошла беда, которую вполне можно было предвидеть. Конь захрапел, перешёл с галопа на рысь, а затем на шаг, и мученически затряс головою. Поняв, что он вот-вот грохнется, Рагдай спешился и повёл его под уздцы. К счастью для обоих, это случилось неподалёку от придорожной заставы. Её начальник, который родом был из Ростова, располагал полусотней воинов и конюшней. Он с радостью согласился забрать гнедого текинца в обмен на серенького степного коня, который слегка уступал текинцу ростом и статью, но был, казалось, просто сплетён из железных мышц. Они так и перекатывались клубками на его жилистых, беспокойных ногах с крепкими копытами и широкой груди. На серенького конька надели узду, снятую с текинца, но водрузили другое, более подходящее для него седло.
– За сорок часов доскачешь на нём до Корсуни, – посулил начальник, собственноручно застёгивая подпругу, – его только что кормили. Честно скажу – норовист, но тебя послушает. В добрый час!
– Спасибо тебе, – ответил Рагдай. Вскочив на коня, он ворвался в ночь, наполненную зловещим треплющим ветром и кликаньем ночной птицы. Дорога была пуста. По ночам все путники отдыхали, съехав с неё. Над степью стоял туман. Покрытая им, она леденила кровь, будто океан в преддверии бури. Никогда прежде Рагдай не ведал такой тревоги перед равниною. Заблудившись полтора года назад в свирепой ночной пурге, он думал только о том, что сейчас умрёт. А теперь купеческие костры, белевшие сквозь туман, начали внушать ему чувство, что он уже среди призраков. На заставе он выпил два ковша браги. Она его опьянила без всякой удали. Появилась мысль – а точно ли гнедой выдохся? Не почуял ли он беду? Лошади нередко предупреждают о ней хозяев. Но тут пришло на ум возражение: кабы было так, текинец едва ли остановился бы у заставы, где всадник мог заменить его, что и сделал. Серый степняк скакал сейчас гораздо быстрее, чем двигался бы гнедой, если бы часок отдохнул. Скорее всего, текинец просто решил помочь своему хозяину. Следовательно, он знал: впереди – удача. Это соображение возвратило Рагдаю смелость, и он пустил в дело хлыст, выжимая из степняка всю прыть, на какую только тот был способен.
Удары стальных подков по камням и глине звучали глухо и сжато. Как будто из-под земли. Туман придавливал эхо. Конь не сбивался с дороги, чувствуя её