как прошли те две минуты, когда вы решали свои дела с предыдущим посетителем? — с видимым недовольством заметил Майский.
— Ай… Вы уж простите меня — очень важное дело было… Так некрасиво получилось, — принялся сокрушенно рассыпаться в извинениях Белокобыльский. — Но сейчас мне действительно требуется кое-что уточнить, — с этими словами он взял отобранные из папки бумаги и встал из-за стола.
Мужчины вышли из кабинета. Майский вернулся на один из стоявших в коридоре стульев, а Белокобыльский запер дверь на ключ и пошел направо по коридору.
Белокобыльский был сильно раздосадован появлением Майского. Он отправил его собирать всевозможные справки и бумаги в надежде, что тот не станет или по каким-либо причинам не сможет этого сделать и проблема исчезнет сама собой, что, как правило, и происходило. Майский же оказался из тех исключений, которые хоть и изредка, но все-таки попадались юристу: предоставленные им справки были в полном порядке и в запрошенном количестве, и сейчас требовалось что-то решить с настырным гражданином. Впрочем, еще тогда в августе Белокобыльский запросил с Я-ска документы по Майскому, изучил их и быстро разобрался в ситуации, которая оказалась вполне очевидной и понятной; но по старой чиновничьей привычке он счел нужным сейчас, прежде чем принять окончательное решение, дополнительно согласовать свои действия с руководством.
— Доброе утро, Евгения Львовна, — войдя в кабинет Литовской и усаживаясь на стул, поприветствовал начальницу Белокобыльский.
— Здравствуйте, Владимир Алексеевич.
— Как прошел ваш отпуск?
— Очень хорошо! Спасибо, — с довольной улыбкой на губах ответила Литовская. Отпуск ее и в самом деле удался, о чем красноречиво свидетельствовал еще сохранившийся блеск в глазах и сияющее бронзовым загаром лицо.
— Загорели-то как! Погода, значит, не подвела.
— Прекрасная погода. Вода двадцать семь градусов! Вот только двух недель маловато — хотелось бы побольше.
— Извечная проблема, — кивая, заметил Белокобыльский.
При этих словах юриста улыбка вдруг пропала с лица Литовской: она сделалась серьезной и обратила взгляд на бумаги, которые тот принес с собой.
— Что у вас, Владимир Алексеевич?
— Да-а. Снова этот инвалид. Майский. Помните, я вам как-то про него говорил?.. Ну не важно… Он инвалид второй группы, переехал в N-ск примерно год назад из Я-ска. Когда пенсию по инвалидности перевели в наш пенсионный фонд, ему сократили выплаты, и он сейчас требует восстановить их на прежнем уровне.
— Что-то такое припоминаю. Я, кажется, с ним тоже беседовала… И сильно ему пенсию сократили?
— В три раза. С пятнадцать тысяч до пяти.
— Пятнадцать тысяч у инвалида второй группы? Хорошая пенсия у него в Я-ске была. Как это так получалось?
— Там северные. Плюс еще надбавка региональная очень приличная. В сумме столько и выходило, — сказал Белокобыльский, глядя в принесенные с собой бумаги. — Когда же он переехал, то наши, естественно ему все пересчитали.
— А зачем пересчитали?
— Так у нас же практика такая сложившаяся. У всех расчетчиков установка — делать выплаты по минимуму.
— Значит, могли бы оставить и на прежнем уровне? Или уменьшить, но не так сильно, допустим, только вполовину?
— Конечно, можно было оставить на прежнем уровне: у нас есть возможность устанавливать собственные коэффициенты на выплаты, при условии, что они не будут ниже указанных в общей схеме. Но ведь это же дополнительная нагрузка на бюджет.
— Да, бюджет, — заметно озадачилась Литовская. — Я сегодня только разговаривала с кадрами: похоже, что за третий квартал премию нам основательно порежут.
— Еще и квартальную? — нахмурился Белокобыльский, услышав крайне неприятную новость. — Годовой вообще не было, теперь до квартальных добрались.
— Это хорошо еще, что мы премиями отделываемся. Насколько я поняла работой нашего отделения крайне недовольны в Москве. Дефицит бюджета неуклонно растет уже на протяжении трех лет, балансы вообще не сходятся. Руководство фонда сейчас на волоске висит…
С заметным трудом подняв с кресла свое огромное тело, Литовская подошла к стоявшей поблизости тумбочке и достала из нее стакан и бутылку с минеральной водой.
— В этой ситуации крайне не хотелось бы никаких судов и скандалов, — продолжила она, наполняя стакан. — Этот Майский, он же, по-моему, долго судился с Я-ским отделением?
— Три года.
— Вот-вот. А что если он и сейчас в суд пойдет?
— Пускай идет — все равно он ничего не добьется. Его пенсия не ниже установленного минимального уровня. Нам беспокоиться не о чем — мы действуем строго в рамках закона, — с видом непреклонной уверенности в своих словах, заверил начальницу Белокобыльский.
— Это точно?
— На сто процентов.
— Не знаю…, — сомнения не покидали Литовскую. — Может все-таки увеличить? Ненамного. Фонд же от этого не обрушится?
— Увеличим одному — остальные захотят. Это мгновенно расползется. Надо будет всем поднимать, а начнем поднимать пенсии по инвалидности — бюджет сразу угробим. И тогда уже точно полетит руководство, а за ними и наши премии к чертовой матери… Сейчас все выплаты идут по общей схеме — вот и пусть так будет. К чему создавать прецедент?
— Ты прав, Владимир Алексеевич. Прецедент нам совершенно не нужен… Да и вообще, почему это мы должны тут вокруг этого Майского прыгать? Кем он себя возомнил?! — опустошив стакан и вернувшись в кресло, стала громко вопрошать Литовская. Ясные доводы и полный уверенности вид Белокобыльского развеяли ее последние сомнения, так что она вся преисполнилась сейчас негодованием. — Если этому Майскому не нравится здесь пенсия — так пусть едет в Я-ск, или еще куда подальше на север, да там и живет!
Литовская посмотрела на Белокобыльского, но тот лишь молча кивал, опустив безмятежный взгляд на стоявшую перед ним на столе красивую мраморную подставку для ручек. Ему было не по себе от несдержанности, которую проявляла сейчас его эмоциональная начальница, но он даже не представлял, каким образом мог бы вразумить ее, поэтому лишь смущено отвел свой взгляд. В кабинете установилась абсолютная тишина.
— Евгения Львовна, я тогда пошел? — наконец, спросил Белокобыльский, предусмотрительно выдержав приличную паузу, дабы убедиться, что начальница закончила, и он невзначай не прервет ее на полуслове.
— Да, конечно… И оставляем все, как было — по общей схеме, — заключила она на последок.
— Хорошо. Я понял.
Белокобыльский вышел из кабинета Литовской и, протиснувшись сквозь сбившуюся у ее дверей толпу ожидающих посетителей, направился к себе. Предстоявшее объяснение с Майским тяготило его. Он хорошо знал данный тип граждан, которые изначально уже были настроены на конфронтацию, имели предвзятое отношение к вопросу, выдвигали совершенно невозможные, подчас нелогичные требования, и являлись вне досягаемости для всяких разъяснений и доводов. Они будто специально приходили, чтобы только поскандалить и повозмущаться, нарочно выводя собеседника на конфликт и, кажется, чем громче и яростнее было столкновение, тем более они