остановившееся когда-то ради мести, вновь забилось рядом с ней – ради любви», – проносится у меня в голове.
– Я люблю то, каким становлюсь с ней. – Глухо произношу я. Меня заполняет грусть. – Тот, кем я был раньше, исчез, умер. Тот, кто на месте него сейчас, мне пока незнаком. Может, это и есть Я настоящий? Который не берет, а отдает и получает взамен еще больше. Который чувствует себя живым и счастливым, не думает о прошлом и не боится будущего. Я люблю не Мариану, я влюблен в нас с ней – в понятие «МЫ», как единое целое. Рассвет, закат в небе, дождь – весь мир становится другим, когда я смотрю на них, держа ее за руку.
Я замолкаю и стираю с лица улыбку, заметив, как Эмилия смотрит на меня, словно никак не хочет верить услышанному. Эти слова ранят ее так сильно, что мускулы не способны сдержать боль, и она, прорываясь, затягивает трещинами все ее лицо.
Через мгновение Эмилия выпрямляется, делает глубокий вдох и поднимает с пола пачку сигарет. Вынимает одну дрожащими пальцами, зажимает меж губ и просит:
– Дай зажигалку.
– Тебе нельзя. – Отвечаю я.
– Я сделаю аборт. – Говорит она надтреснуто и протягивает руку. – Давай ее сюда.
Мариана
В квартире бабушки Хелены очень тяжелый воздух, и я открываю форточки, чтобы было чем дышать. Пока Рита решает по телефону вопросы насчет похорон, я осматриваюсь вокруг и решаюсь отпустить Хвостика. Тот выбирается из переноски, опасливо озираясь. Поджимает ушки, вздрагивает от каждого звука. Мы осторожно исследуем помещение вместе.
В квартире матери Харри две комнаты и кухня. В гостиной очень скромное убранство: мебель из семидесятых, цветные вязаные коврики на полу, что смотрятся уютно и мило, ажурные занавески на окнах. Я нахожу на столе очки с толстой оправой и книгу, которая при ближайшем рассмотрении оказывается ежедневником, куда старушка записывала какие-то важные дела, делала пометки по оплате коммунальных услуг и приему лекарств, чтобы не забыть, что уже приняла, и что еще следует в этот день принять.
Грубоватый почерк родом из Союза словно мозаика заполняет все свободное пространство каждой страницы. Хелена аккуратна и внимательна, но, перелистывая каждый новый день, видишь, какими неровными становятся буквы, как пляшут строчки, и путаются ее мысли. Иногда можно встретить заметки, которые она оставляет самой себе, чтобы помнить.
«Харри обещал приехать на Пасху, нужно приготовить его любимые блюда», «Врач велел постелить в ванной резиновый коврик и быть осторожнее», «Я – Хелена Турунен, живу в Сампо, мне восемьдесят два. У меня есть сын – Харри, у него двое детей – Кай и Мариана», «Мой внук – хороший парень, просто ему не хватает внимания. Не забывай звонить, самому ему некогда, он – спортсмен».
– Куда она могла положить чулки и колготки? – Ворчит Рита, дергая по очереди шкафы.
– А зачем вам ее колготки? – Спрашиваю я, откладывая в сторону ежедневник.
Женщина смотрит на меня, как на дурочку, затем качает головой:
– Чтобы выглядела достойно, когда отправится в последний путь.
– А-а. – Тяну я.
У меня кружится голова. Все еще не могу поверить, что бабушки с нами больше нет.
– Вот ее платье, туфли. – Она ставит на стол коробку. – Похоронные тоже нашла, а где чертовы колготки?
– Я помогу поискать. – Говорю ей.
Колготки обнаруживаются в старом сундуке, накрытом вязаной салфеткой. Внутри куча новой одежды, которую бабушка, судя по всему, ни разу не надевала, но пахнет все это затхлостью и выглядит так, будто куплено было еще тридцать лет назад.
– Эти должны подойти, – прикидывает Рита и кидает одну из пар в пакет с одеждой. – Ладно, отнесу вечером сотрудникам, которые готовят ее к похоронам. А сейчас нам нужно отдраить квартиру: завтра, после отпевания и похорон тут будет толпа старух – подруги, соседки, я обзвонила всех, кого могла. Нужно будет накрыть на стол, чтобы все желающие могли ее помянуть.
– Хорошо. – Говорю я, не глядя ей в глаза. – С чего начнем?
Рита задумчиво оглядывает квартиру.
– Я бы выкинула отсюда все старые вещи, но пока делать это вроде как неприлично, так что ограничимся влажной уборкой, снимем пыль и паутину с потолка, приберем на кухне, приготовим посуду и стол. – Заметив, что Хвостик трется о ее ноги, она наклоняется и треплет его по спинке, гладит вдоль шерсти. – Еще нужно будет найти скатерть.
– Хорошо. – Киваю я.
Честно говоря, пока не совсем понимаю, как нам с Ритой дальше общаться. Думала, мне вовсе не придется больше этого делать, но жизнь как всегда вносит коррективы в наши планы.
Я нахожу ведро, тряпку и мою полы, а мать Кая прибирает разбросанное, стирает пыль и поливает цветы. Все это мы делаем в гробовой тишине, но она совершенно не гнетет меня, скорее дает время прийти в себя после постыдной сцены в квартире Риты.
– Какими были ваши отношения с Хеленой? – Спрашиваю я через два часа, когда с мытьем полов покончено.
Маргарита замирает с тряпкой в руке, она протирала старенький телевизор, и теперь оборачивается ко мне.
– Я обижалась на нее. – Тихо произносит она.
– Почему?
Женщина погружается в свои мысли и вздыхает.
– Наверное, думала, что Хелена должна была воздействовать на своего сына, заставить его быть со мной и с нашим сыном. Я злилась, что она ничего не делает, хотя может – так мне тогда казалось.
– А она могла?
Рита пожимает плечами.
– Возможно. Но никто не может заставить другого человека полюбить кого-то, кого он полюбить не в силах.
– Вы думаете, Харри не любил вас?
Она делает глубокий вдох, затем выдох.
– Никогда не любил. – Женщина отворачивается и продолжает вытирать пыль, а я не решаюсь спросить ее, что она имеет в виду. Но через полминуты она вдруг говорит. – У него была подружка, танцевала со мной в одной труппе, так мы с ним и познакомились. Он ей цветы таскал, ухаживал, добивался, а она кроме сцены ничего не видела: репетировала чуть не круглыми сутками, и его держала от себя на расстоянии. Как-то он пришел после концерта, а Нинка уже уехала с другим – с нашим танцором. Харри остался на банкет, слово за слово, мы выпили, и так он оказался у меня дома. Потом Нина получила главную роль в постановке, а я ей назло сказала, что беременна от Харри. Заставить его жениться было легче всего, труднее – забеременеть по-настоящему. Пришлось изображать выкидыш и долго стараться снова.
– Вы жалеете? – Спрашиваю я, опускаясь на диван.
– А как сама думаешь? – Вздыхает Рита. И после недолгой