— От князя нашего нет вестей? — словно почувствовав ее взгляд, заговорил Любша Путятович.
Дядька Крут замялся, но ответил честно.
— Нет. И как с хазарами все вышло, мы не ведаем.
— Долго, долго, долго... — эхом зашумели бояре в гридницы, и Звенислава впервые с ними была согласна.
Очень долго нет от мужа ее никаких вестей!
— Как бы то ни были, что бы с ним ни приключилось, он князь наш, покуда скорбные вести не получим да сами во всем не убедимся, — перекрикивая шум, громко сказал воевода. — А коли... коли самое худое случится, то все едино! Не Святополку на княжий престол садиться! Не тому, кто беды великие на нас навлек.
Звенислава почувствовала, как к щекам прилила кровь. Нынче скажет дядька Крут, что она не праздна. И он сказал.
— Княгиня в тягости. Коли родится княжич — Ладога его!
— А коли сызнова девка? — дерзко спросил кто-то.
— Лучше девка, чем тот, кто кровь родную проливать удумал, — отбрил его второй голос, и гридница зашумела с новой силой. — Не будет нам от Святополка добра. Нас Боги проклянут. Старый князь Мстислав из могильного кургана подымется!
Звенислава встретилась взглядом с дядькой Крутом и тот быстро ей улыбнулся. Наслышана она была от мужа да от Чеславы, как тяжко порой бывало с боярами толковать. Нынче и сама убедиться во всем смогла. Это дружина за князем была готова слепо следовать. С думающими же мужами иначе выходило...
— И так многих князь с собой забрал! Коли выступим против Святополка, еще больше мужей погибнет...
— Так коли б Святополк, стервец, с копчёными не сговорился, и не было бы ничего! А он против старшего брата идти вздумал!
— Нет, не так ты все говоришь! Это князь наш первый отправился брататься с южными княжествами, нас толком не послушав! Вот коли б не влез он туда, тогда бы и не было ничего!
— Старая твоя башка! Князю вече добро дало, о чем ты мелешь сейчас языком своим попусту?
— Да ты на себя погляди, еле дышишь уже! Там и разум, поди, усох вслед за телом!
— Верно мне батька сказывал, что у твоего батьки все сыновья дурные уродились. Гляжу нынче на тебя и добрым словом его поминаю!
Бояре зашумели словно девки на базаре. Звенислава даже позабыла, что боялась их сперва. Широко раскрыв глаза, переводила взгляд с одного на другого да ушам своим не верила. Ни разу она не слыхала, чтобы такой гвалт стоял, когда Ярослав с гридью говорил! А тут же... мужи думающие разошлись что дети малые. Позабыли и про Святополка, и про опасность неминуемую! Взялись старые обиды припоминать, друг друга словами злыми оговаривать...
Звенислава нервно расправила на коленях подол свиты из белого аксамита с серебряным шитьем и соболиной опушкой. Нарочно надела лучшие одежды свои да богатые украшения, чтобы солиднее казаться.
Она не знала, что ей делать: встать подле дядьки Крута и умолять бояр? Тихонько на скамье отсидеться? Заплакать? Напомнить, как князю обещали ее да Ладогу беречь?.. Она заломила на руках пальцы и заскользила взглядом по гриднице, всматриваясь в лица бояр. Воевода молчал да знаков никаких ей не подавал, и Звенислава уже приготовилась подняться, когда услышала, как вздохнул рядом с ней старый Любша Путятович.
Опираясь на длинную клюку, он встал с лавки, и Звенислава невольно подорвалась ему вслед, поддержать под вторую руку — уж больно уставшим показался ей седобородый старик.
— Сиди, девочка, — улыбнулся ей ласково, словно внучке. — Сиди-сиди, вам с дитем отдыхать побольше надобно.
Шаркая ногами и стуча клюкой по дощатому полу, Любша Путятович медленно шел к воеводе. Постепенно стихли голоса прочих бояр. Все замолчали и подобрались, и их взгляды были прикованы к седобородому старику. Был он по зимам самым старшим среди бояр, и уважали его за то, что ни с кем никуда не ругался, говорил честно то, что думал, и судил по Правде.
— Ярослав — нам князь, и никого другого мы не хотим, — остановившись одесную воеводы, сказал Любша Путятович и для верности пристукнул клюкой о пол. — Святополк — окаянный предатель. Ладогу ему не отдадим. Пущай попробует взять. Будем биться.
Железный меч VIII
Святополка видели в паре дней пути до Ладоги. Он пожег поля, которые едва начали вспахивать, и остановился передохнуть. Так уж спешил, что едва дружину свою до смерти не загнал. Теперь же набирался сил. Вестимо, для чего.
— Надо открыть княжичу ворота, — сказал боярин Гостивит Гориславич пару седмиц назад, когда воевода собрал на площади простой люд.
Его и тогда не шибко приняли, хотя и нашлись согласные. Кричали, мол, сперва разобраться надо, может, княжич с добром идет, а не со злом. Ведь Ярослав не лишил его удела в Белоозере, не созвал вече, чтобы с родных земель младшего брата выкинуть. Вот дураки и мыслили всякое.
Но нынче, когда стали доходить слухи, что на своем пути сжигал Святополк поля да разорял поселения, выгонял людей из изб и всяческие непотребства творил, то сторонников у него на Ладоге порядком поубавилось. А боярин Гостивит и вовсе язык прикусил да из терема своего нос казать перестал.
Вот и добро, думал воевода. Вот и добро. Уж шибко дядьке Круту хотелось по боярскому носу мечом рубануть. А так, коли глаза не видят, то и живется легче.
Впрочем, времени оставалось совсем мало, и попусту он его не растрачивал. Не велика птица боярин Гостивит, чтобы дядька Крут о нем вспоминал. Он делами поважнее был занят.
Все седмицы с того первого дня, когда на ладожском подворье помер принесший скорбную весть гонец, воевода готовился оборонять терем и городище от Святополка. Даже когда в это особо не верилось, и досужие языки разное болтали, мол, и с миром идет Святополк; и княжич он, может, в удел свой возвращается; может, оклеветали, и след князя Ярослава дождаться, а потом уже решать, и многое, многое другое, — все это время дядька Крут оставался верен себе. Своей чуйке, которая никогда прежде его не подводила, и слову, которое он дал Мстиславичу перед тем, как за его спиной закрылись ворота.
Он обещал, что присмотрит за княжеством и теремом, и по своему возвращению найдет все князь в целости и сохранности. И воевода намеревался слово свое сдержать. Хотя придется ему туго, тут уж он не сомневался. Ни с кем этими мыслями не делился, даже с сыном Будимиром.
Мстиславич, когда уходил, забрал с собой почти всю гридь, и в тереме осталось маловато воинов, чтобы против Святополка выступить. Потому воевода и готовился обороняться. Для защиты городища ему бы тоже побольше ратников сгодилось, но дядька Крут не привык жаловаться на судьбу. Сделает, что должен, и так хорошо, как токмо может. А там уж пусть рассудят Боги.
Вестимо, он был виноват. Должен, должен был наперед обо всем подумать, князю присоветовать. Нашто ему воеводы, которые дальше собственного носа не видят? С Ярославом-то все ясно было. Святополк ему брат, как никак. Кровь не водица, пусть даже и родич поганым оказался. Вот Мстиславич и не мог о нем так дурно подумать, как следовало бы.
А он, воевода, мог! И должен был! Должен был наперед все планы гаденыша предугадать. Он же и доброго слова про него никогда сказать не мог. Кому, как не ему, надлежало уразуметь, на что посягнет Святополк...
— Батя, — Будимир неслышно подошел к отцу со спины и положил ладонь тому на плечо.
Седмицу назад добрался он до Ладоги да с прибытком: с собой увез горемычную княжну Предиславу и двух ее дочерей. Не верил дядька Крут, что жена сможет Святополка остановить, коли прознает тот, что она нынче в ладожском тереме. Скорее, первым в нее стрелу пустит. Все ведали, что Предиславу он терпеть не мог.
Но Будимир ее пожалел. Не оставил в Белоозере, где и прибить ненароком могли, за мужнины-то дела. С собой забрал, чтоб была она под присмотром.
Воевода токмо рукой махнул: нынче одним меньше, одним больше...
Люди стекались в городище из ближайших поселений, ища защиты. Кто мог — уходил и забирал с собой все нажитое. Кто-то закапывал в земле, лишь бы на разграбление не оставлять. Благо, не столько многочисленным было у Святополка войско, чтобы все княжество охватить. Пострадали лишь те, кто поблизости от дороги жили, да и многих клятый княжич обошел стороной. Шибко уж на Ладогу торопился, терем дедовский да отцовский с землей сравнять.