Скрипи, скрипи мое перо. Десять дней, как мы в Афинах. Ну и что?! А ничего.
30 апреля 1995
Воскресенье
Еще она говорила о том, что или все надо шифровать, чтобы читателю доставляло удовольствие разгадывать, дешифрировать и радоваться: «А, дескать, понял, вот это кто… вот это где…» Или уж, поскольку Любимов, Эфрос — все открытым текстом… Ну, тут вопрос серьезный, хотя для меня мало значащий. Так ли сяк ли — это роман моей жизни, печатать я его долго не соберусь, он еще только летит к развязке.
За стеной Шопен гитару теребит, Высоцкого поет.
1 мая 1995
Понедельник
И день вчера не прожит зря, если осознать, что для России что-то сделано — концерт для вымирающих в Русском доме русских. Это — богадельня в прямом смысле. Церковь Серафима Саровского. Много стариков, многие не помнят русскую речь, многие не освоили греческий, прожив здесь всю жизнь. А внуки тем паче с русским языком не дружат. И из всего это самое разрушительное. И, конечно, как сложится жизнь у многих из нас — о том лишь боги знают, как говорили древние. Фантастическая мысль: не придется ли жизнь свою доживать в этом доме кому-нибудь из нас? Вот какая штука. Еще какая-нибудь очередная Чечня, и побежит русский люд уже с родины своей, физического ища спасения в каком-нибудь таком Русском доме. И надо его содержать и поддерживать. Раз есть русский уголок, раз когда-то приобретена эта земля, раз стоит православная, русская церковь, надо развивать связи. И помогать им.
А веселье за стеной продолжается. Может быть, и зря, что я не там. Это редко теперь бывает, когда мы видим выпивающего вместе с нами шефа.
8 мая 1995
Понедельник
Беляев о Любимове:
— Я спросил у него в лоб: «Хотите вы работать в Москве или нет?» — «Нет, не хочу». Я испугался честности, прямоты и краткости ответа — «Не хочу, и отстаньте от меня». Это была искренность без объяснений, дополнений и пр.
Да, а мы копья ломаем. А он не хочет работать в Москве, а мы просим (давно), умоляем, заманиваем, говорим: «но мы же ваши, ваше дело, ваша честь…» А он просто не хочет — и все.
Как бы в самом деле уберечься от пошлости в этом странном повествовании — о себе, узнаваемом, и в таких выражениях? Что-то подпахивает Лимоновым! Как бы тут не сделать ошибки. Но ведь были же «На Исток-речушку», «Дребезги»… В конечном счете он подскажет ориентир.
А за стеной, за стеночкой Шаповалов с Трофимовым гудят, кричат, вино пьют, ржут, хохочут — талантливые, очень хорошие артисты. А я мучаю тетрадь, руку и себя.
Я погряз в своем «21-м км». Но сейчас, просматривая накопившийся материал, думаю, что снова уже кое-что есть для какого-то, может быть, странного, но произведения, а «Бритва» все должна связать. Боязно, что не хватит времени с моими темпами. «Настоящий писатель должен работать по 10 часов в сутки». Разве я работаю столько?! Нет, я что-то из Греции увезу. Развязку романа ты увезешь, подлец!
10 мая 1995
Среда, мой день
О Любимове. Да, он не хочет работать в Москве по многим причинам — обиды, невнимание, отсутствие семьи и должного заработка… Много, много… Но он поставлен судьбой в обстоятельства, которые буквально заставляют его работать в своем театре, и эти обязательства находятся в глубине его совести, долга, чести, подсознания и памяти потомков. А то, что он не хочет… А почему он должен хотеть работать в этом разнузданном бардаке — назовем это плохо — «государственной стране», от которой только что название сохранилось Россия? И все-таки она — мать. И он не может это не понимать, говоря пренебрежительно «в вашей России», на что Агапова тонко, лихо реплику подала: «А в вашем Израиле…» Он сделал вид, что не услышал, потому что Израиль он ненавидит (опять же — во сне не признается) гораздо больше, чем Россию. В России он ненавидит государство в его теперешнем виде и правителей в их теперешнем состоянии. Но на вручение медали он не поехал. Хотя наверняка был извещен. Ему принесли на дом — в «Мегаро». Думаю, очень может быть, что День Победы отмечал он в посольстве Израиля. Или сидели с Боровчиком и Глаголиным в апартаментах, пили водку и смеялись над артистами. А вручение медалей было в 18 часов вчера, 9 мая, в посольстве России. И он не оказал чести даже послу. Чтоб, не дай Бог, Катя не узнала. Господи! Прости его, грешного. «И не забудь про меня».
Да, конечно, мой рацион и режим питания может показаться кому-то жлобским. Продиктован он экономией средств и времени на его приготовление. К тому же я всегда ем, впрочем, как и сплю, в одиночку. Но крестьянская мудрость, хотя это, как выяснилось, мудрость и Лужкова, подсказывает, что правитель и ответственный спортсмен, выезжая на гастроли в другую страну, берет с собой то, что он ест дома, к чему его желудок и кишки привыкли. Без риска быть отравленным или самому бросить свой желудочный тракт на растерзание чужеземным яствам и питью. Так вот, берутся 5 столовых ложек «Геркулеса», кипятится 250 г крутого кипятку, в котором молниеносно растворяется половинка бульонного куриного кубика, где и соль, и перец и пр., — и быстро этот раствор в кастрюльку с хлопьями. Накрывается крышечкой, обувается в целлофановый пакет, лучше двойной, пеленается кастрюлька в большое полотенце и прячется в твою постель под две подушки и одеяло. Максимум через 10 минут каша готова и горяча. Вынимается из холодильника один помидор, моется под краном и дольками мелкими нарезается в пепельницу, потому что сервиза нет под рукой, солится по вкусу и уплетается с кашей. В это время стакан, освобожденный из-под бульона, уже вскипячен вторично и в нем уже плавает пакетик чая или кофе. Вот вам завтрак туриста или обед артиста. К чему этот вышеозначенный совет я облек в форму трактата? Потому что в группе нашей случилось второе отравление едой. На сей раз у Любоньки. С температурой. А второй Медеи у нас нет. Слава Богу — два Ясона. И никого сия чаша… никто от нее не застрахован. Пронеси, Господи! Это что касается здоровья. Ну, а об драхмах я и не говорю. Заказать, чтоб из Москвы привезли «Геркулеса» коробку. Сегодня начал вторую, а прожиты всего лишь 23 дня. Осталось 20. На вторую половину пошло.
Лена:
— Мне как-то неудобно… Ну как я буду предлагать тебя? Я боюсь за твой имидж.
— А ты не бойся. Я работаю на унижение. Я стою и продаю свои книжки. И Есенин продавал, и другие…
Я продаю свой товар, мною произведенный. Мой имидж — вечность. У меня корона с головы не упадет. Я с ней родился, а не купил и не отобрал. Поняла, дура!! И вы все, говнюшки. Я пишу роман. Боюсь, кто-нибудь спи… и выдаст за свой с моих слов. И потянут меня на всякие разборки. Тоже, впрочем, неплохой сюжетец.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});