бы, нанося удар.
Только он не успел.
Потому что потом всё случилось.
Глава восьмая: Белая птица, алая птица
Царевна чувствовала, что разваливается. Погибает, исчезает, как этот снег вокруг – искалеченный сотнями конских копыт, полусъеденный грязной, недоброй весной…
Это всё было слишком. Она не была ни сильной, ни храброй. Её не учили держать удар. Никто и никогда не говорил ей, что в жизни может быть трудно. Всё это было так нечестно, так страшно нечестно, что раньше Царевна пришла бы от этого в бешенство, но сейчас у неё не было сил.
Война, походы, палатки… То, что было для других привычным делом, казалось ей пыткой. Книги учили, что человек способен привыкнуть к чему угодно, но ужас, который она испытала в самом начале, никуда не делся – просто стал каким-то тупым. Больнее всего было то, что не получалось плакать. Раньше она ревела над чем попало, слёзы облегчали гнев и были орудием, чтобы добиться своего, но именно тогда, когда они стали по-настоящему нужны, они иссякли.
Ей ещё никогда не было так тяжело.
Царевна старалась держаться ради Гвидо, потому что чувствовала: ему не легче. Ей хотелось, чтобы он защитил её, спрятал, спас, но в какой-то момент она поняла: он не может. Она всё так же любила его – может, даже больше, чем раньше. Она сама выбрала его и свою судьбу, вот только от этой мысли почему-то становилось только больнее. Она сама была виновата. Только она одна и больше никто.
Царевна не знала, как дотянула до весны. Её приход всё равно ничего не изменил – только снег превратился в грязь.
Она чувствовала себя выпитой. Последние силы, которые у неё ещё остались, со вчерашнего дня уходили на то, чтобы не думать – нет, нет, не думать, не думать!.. – о папе. Царевна как-то догадалась: если она позволит себе осознать, что случилось, это будет последним, что она сделает в своей жизни. Сильванский царь погиб в бою. Гвидо пытался уберечь возлюбленную от страшных вестей, но не услышать того, о чём говорила вся армия, мог бы только глухой или мёртвый.
Она убила своего отца.
Когда Царевна узнала, она впала в оцепенение. Закрылась внутри себя, лишь бы не признавать, не понимать, не соглашаться – но сделанное было сделано. Она не просто предала свою страну – если честно, на страну ей было плевать, Царевна видела Сильвану только из окна и не чувствовала с ней связи. Но она убила своего папу. Единственного человека на свете, которого любила до Гвидо. Единственного человека на свете, которого любила всегда.
Она не могла об этом думать. Это было слишком страшно. Слишком, слишком, слишком.
Когда над сильванскими холмами встал день самой главной битвы, Царевне было уже всё равно. Она давно перестала толком спать, запутавшись в обрывках бессвязных видений, и наутро никогда не была уверена, что действительно проснулась. Сегодня было ещё хуже: им с Гвидо пришлось полночи строить мост. От Царевны требовалось всего лишь быть рядом, но к концу она устала так, словно сама рубила и таскала брёвна. Мир был тёмным и таким холодным. Красивая алая накидка на пушистом меху, подарок её величества Регины, не спасала – Царевну немилосердно трясло. Само её тело не выдерживало. Пока оттийская армия переходила на тот берег, у них двоих осталась пара часов на отдых, но Царевна не сомкнула глаз до утра. Ночь тянулась, как пытка.
На рассвете, когда они выходили из палатки, Гвидо взял Царевну за плечи, посмотрел ей в глаза и сказал:
– Потерпи. Скоро всё закончится, я обещаю.
Царевна послушно кивнула. На самом деле, она уже не верила, что всё это правда когда-нибудь кончится.
Гвидо закусил губу, и Царевна увидела в его глазах боль. Она знала, что он за неё боится, но ничего не могла с этим поделать. Не могла солгать ему, что с ней всё в порядке – могла только собрать то, что от неё ещё осталось, и терпеть. Она слишком хорошо помнила: друг без друга они ничто. Нельзя было его подвести.
К восходу почти все оттийцы уже были на другом берегу. Регина и её приближённые должны были перейти реку последними.
– Послушай, как тебе такое с утра пораньше? – ещё издали крикнула королева вместо приветствия. – Мой Юрье сошёл с ума!
– Я знаю, – без всякого интереса отозвался Гвидо. – В здравом уме тебя никто не полюбит. Ты только сейчас поняла?
– Я тебя казню как-нибудь, хоть и не сегодня, – пообещала Регина. – Но я серьёзно: он, похоже, перестал понимать не только по-степняцки, но и по-людски. Несёт какую-то околесицу, – она равнодушно пожала плечами. – Ужас, чего только с людьми не сделает война. Уж от него-то я не ожидала, он казался крепким парнем, но вы, мужчины, все такие…
Королева вдруг усмехнулась.
– Но знаешь, что удивляет меня больше всего? Как раз за разом получается, что провалы Юрье в итоге играют мне на руку. Я всё ломала голову, выдумывая предлог, чтобы услать моего дражайшего супруга с глаз долой. Я бы не вынесла, если бы он путался под ногами и мешал мне командовать сражением. А тут – такой чудный случай: командир его конных выбыл! Так что сегодня бесстрашный кхан Темир лично ведёт своё войско в бой. Надеюсь, он повеселится как следует…
Потом была переправа и другой берег. Потом были сильванские знамёна вдалеке и холм, на который Регина поднялась в окружении телохранителей и магов. Все волшебники, кроме Гвидо, были девушками. В Леокадии по углам шептались о том, что её величество не любит мужчин. Наверное, лгали, ведь вышла же она замуж… Царевна задумалась об этом, но только на секунду. Её это не касалось, и она слишком устала.
Эта битва не была её первой. Даже та, вчерашняя, первой не была – Регина с осени не давала Гвидо сидеть без дела. Царевна навсегда запомнила, как беспомощны были сильване, застигнутые врасплох там, на другом берегу, вчера, когда папа-…
Она не видела его своими глазами. Она даже не знала, что он там. Если бы знала, она бы никогда-…
Эта битва не была её первой, но легче от этого не становилось. Пускай Царевна больше не кричала от вида смерти – разве это что-то значило? Как-то раз на привале при ней затеяли драку. Одни небеса ведали, что не поделили эти страшные грязные мужчины, но несколько человек набросились на одного и повалили его наземь. Поначалу тот отбивался