В назначенный день и час я входила в модельный дом, предваряемая моими продавцами с коробками, и направлялась в какой нибудь уголок ожидать, когда меня позовут. Передаваемая из уст в уста весть о моем приходе доходила наконец до главы дома либо модельера, с которым была договоренность о встрече. Неизменным было одно: против назначенного часа мне приходилось ждать — пятнадцать минут, полчаса, иногда дольше. Ожидая, я наблюдала происходящее. Обычно меня отводили в салон, было утро, межсезонье, и продавщицы праздно сидели сумрачными группами. Но вот входил заказчик. В одно мгновение они менялись, словно сдернув маски: холодно–вежливые лица, ровные, рассчитанные движения. Случалось мне ожидать и в уборной натурщиц, там была совсем другая картина. Пустая неприбранная комната, на столиках — коробочки с пудрой и помадой, баночки с кремом, грязные пуховки, засаленные полотенца. Искусные прически девиц и густой грим гляделись странно с заношенным бельем. Чаще всего они были отощалые, с землистой кожей, локти острые, позвонки можно все пересчитать. Совершенно не смущаясь присутствием моих продавцов, они расхаживали в белье или нечистых комбинациях, по существу полуголые, и, не обращая на нас ни малейшего внимания, обменивались колкими замечаниями. Когда их вызывали в демонстрационный зал, они нехотя одевались и через силу шли. Вернувшись, они сдирали с себя образцы и швыряли их в общую кучу на полу.
Наконец за мной приходили, вели коридорами, черными лестницами, через мастерские. Перед входом в святилище меня еще немного выдерживали. Провожатый мягко стучал в дверь и, приоткрыв, шепотом называл меня. Получив разрешение, меня впускали с предупредительным вниманием, словно к одру умирающего. Поздоровавшись и уделив некоторое время светской беседе, принципал посылал помощника за коробками. Буквально на цыпочках входили мои продавщицы. В полном молчании они ловко распаковывали коробки и по одному помахивали образцами перед начальственным взором, ожидая приговора. Ожидала его и я, примостившись рядом с вершителем моей судьбы. В этих обстоятельствах совсем в ином свете виделись мне плоды моих трудов. Чего ради, думала я, они должны кому нибудь нравиться. Я выносила эту пытку, сидя на раскаленных угольях.
Принятые образцы записывались в книгу и откладывались в сторонку, остальные сваливали на пол, продавщицы складывали их в коробки и уносили домой.
Порою, помимо владельцев дома, составлялся совет из модельеров и исполнителей; на столах раскладывались образцы, и собрание судило и рядило, не считаясь с моим присутствием, а я терпела это как могла. Попадались и обходительные клиенты, и я ценила их такт, но именно первые, злые, заставили меня поверить в то, что я соответствую своему месту, что в этом чужом мире я что то значу, что я на пустом месте что то создала.
После показа и выбора образцов для меня наступал новый этап работы. Портнихи подлаживались к моему замыслу, а то вдруг придумывали что то свое, и надо было в кратчайшие сроки перестраиваться. Менялись вышивки, требовались другие цвета и материалы. Готовились новые образцы. Мои люди бегали по заказчикам, возвращались с новыми пожеланиями и предложениями. Иногда важный заказчик звал меня к себе посоветоваться о новой вещи, внести поправки. Снова я сидела в уголке и ждала. У себя в мастерской я работала с утра и до позднего вечера. Наконец наступал день, когда модельеры уясняли себе, чего им хочется. Плоды их трудов доставлялись в мастерские и предъявлялись публике. На этом моя работа кончалась. После демонстрации заказы рассылались подрядчикам в провинцию, и сотни работниц садились за мои вышивки. У меня наступали каникулы.
Но я уже не могла долго обходиться без «Китмира». Заведя свое дело, я сильно осложнила себе жизнь, но не было случая, чтобы я пожалела об этом. Меня разбирало честолюбие, своего рода спортивный азарт: сойтись с мастером своего дела и непременно победить.
Самая сладостная победа пришла неожиданно. В 1925 году в Париже открывалась Всемирная выставка декоративного искусства, приготовления к ней заняли несколько месяцев. Об участии в выставке заявила Советская Россия. Узнав об этом, я решила, что и мы, со своей стороны, должны показать, на что способны. Будет справедливо показать, что и в изгнании люди работают, главным образом те, кто прежде не работал, а таких у меня в мастерской было много. Я не пожалела сил и средств, чтобы заполучить место в главном здании и заполнить витрину своими вышивками. У меня был французский патент, выставлялась я в своем разряде, в одном ряду с лучшими парижскими вышивальщицами. Когда вместе с модельерами мы кончили заниматься нашей витриной, я впервые подумала, что мои вещи смотрятся совсем не плохо.
Выставка продолжалась несколько месяцев, под конец я забыла думать о моей витрине. В положенный срок нас попросили забрать образцы, мы их забрали. Через несколько недель из расчетного отдела выставки на имя главы «Китмира» пришло приглашение явиться к ним. Я отправила администратора, ожидая каких нибудь очередных неприятностей. На сей раз я ошиблась. Администратор вернулся с оглушительной новостью: мы получили две награды — золотую медаль и почетный диплом.
Когда пришли бумаги, я была счастлива вдвойне. Организаторы выставки, очевидно, ничего не знали обо мне, потому что документы были выписаны на имя «Господина Китмира».
Биарриц
После сезона меня ничто не держало в Париже, но уезжала я всегда неохотно и ненадолго. Было тревожно оставлять мастерскую, а кроме того, вернейшим свидетельством успеха были новые заказы; хорошо, если они поступали, значит, работа над коллекцией не пропала даром.
Если я и уезжала, то главным образом ради мужа, для смены обстановки. Городская жизнь утомляла его и Дмитрия. Весной 1920 года, еще в Лондоне, сначала Дмитрий, а потом Путятин купили себе мотоциклы с коляской. В Париже они обзавелись «Ситроеном», Путятин гонял на нем по улицам и за городом. К машине он относился как к скаковой лошади, выжимая из нее последние силы. Даже более капитальная машина вряд ли вынесла бы такое обращение, и через три–четыре месяца несчастный автомобиль приходил в негодность, он верещал и скрипел, как старая кофейная мельница. Убедившись, что к дальнейшей службе машина неспособна, он покупал новую и обращался с ней точно так же. С грехом пополам я привыкла к его езде, зато Дмитрий, нечасто позволявший себе это удовольствие, испытывал мучения, когда за руль брался Путятин. Мы сидели сзади, нервно хватаясь за подушки, когда нас мотало из сторону в сторону, а машина летела себе, не разбирая дороги.