эллари.
– Тихо, – очень спокойно, по крайней мере насколько мог, произнёс он и поднял руку. Глашатай послушно заткнулся, толпа – не очень, но королю это было и не нужно. Он знал, что скоро всё замолчат.
– Подойди, – обратился Теабран к ведьме. Она подошла.
– Король, – она упорно отказывалась обращаться к нему, как следовало по титулу, и, конечно же, и не подумала поклониться.
– Геза.
Он встал к ней почти вплотную.
– Тебе осталось жить всего несколько минут.
– Увы.
– Но в твоих силах сделать так, чтобы я помиловал тебя.
Ведьма молча глядела на него своим пронизывающим серебряным взглядом.
– Что скажешь? – Теабран решил прервать затянувшуюся паузу.
– Скажу, что это даже не в твоих силах.
Король немного растерялся, но быстро вернул себе самообладание.
– Отчего же, изволь узнать? Кто, как не король, имеет власть казнить и миловать?
– Ты совершенно правильно заметил, король имеет власть, – подтвердила эллари.
– То есть я, по-твоему, не король и власти не имею? – оскорбился Теабран, на секунду усомнившись в своём решении простить нахалку, но решительно отмёл сомнения.
– Ты и сам это знаешь.
Теабран задохнулся от её наглости.
– Мне кажется, сейчас твоё хамство не совсем уместно.
– Думаю, человеку, который через минуту расстанется с жизнью, можно позволить себе немного грубости. Я ничего не теряю.
И всё же она боялась. Теабран заметил, как дрожали её плечи.
– Вот так? Чтобы ты знала, Геза, вообще-то я не должен был приходить сюда, но я пришёл. Посчитал, что так будет правильно. А всё потому, что я считаю, я считаю, – он подчеркнул, – что у всех должно иметься право на помилование. Если хочешь, я решил начать вести именно такую политику. И потому я готов помиловать тебя и отпустить, несмотря на твоё оскорбление и мрачные пророчества, если, конечно, ты раскаешься в них и попросишь прощения.
Геза вдруг нахмурилась, будто сказанное им не совпадало с тем, что она ожидала услышать.
– Я не кровожадный убийца, что бы обо мне не говорили, Геза, – продолжил Теабран, воспользовавшись её замешательством. – И я рад, что верёвка того мальчишки оборвалась, а я получил возможность отпустить его на волю, пусть и после более серьёзного преступления, чем твоё. Тебе, конечно же, обо всём известно, не так ли?
Геза молча покивала.
– Знаю, ты можешь подумать, что я трус. Что я не достоин носить фамилию своего отца и зваться Роксбургом, что я, как тут меня называют, Ложный король, что я никто, выскочка, живущий под каблуком у своей матери. Заверяю тебя, это не так.
Геза молчала.
– Да, я вырос в глуши, но меня воспитывали с осознанием того, кто я и что в этом мире есть моё, но я не всегда слушал своих учителей, особенно в той части, что касалась насильственного пути достижения власти. Я не желал того, что случилось в Негерде, это правда. Я не желаю никому смерти вообще. Я даже не желаю смерти тебе, хотя обязан, как внушает мне прелат. Так что? Ты выскажешь раскаяние?
Чародейка продолжала молчать и внимательно наблюдать, как меняется лицо Теабрана: от уверенного – в сильно озадаченное, а потом и вовсе в растерянное.
– Ну что же ты молчишь? – начал терять над собой контроль Теабран, видя, как его благородный план летит к чертям. – Я спрашиваю тебя напрямую! Раскайся, и я тебя отпущу. Бога ради, глупая ты альбиноска, скажи хоть слово – мне нужен повод задействовать законы, чтобы к твоему помилованию никто не придрался. Ну?! Хотя бы просто открой рот!..
Взгляд Гезы изменился и стал отсутствующим, будто она увидела в пространстве, зримом только ей, нечто, не предназначенное остальным.
– Мне не указ рыбак, на которого напялили корону, – прошептали её губы.
– Что-что?.. – он не поверил своим ушам и отступил. Взгляд мгновенно выхватил из толпы лицо отца Ноэ, а грудь пробила боль предательства. Горло сжало спазмом. – Что ты сказала?..
Геза сделала медленный шаг и, протянув к Теабрану закованные в кандалы руки, взяла его лицо, нежно, как берут лицо ребёнка, и поднесла губы к его уху. Тёплое дыхание скользнуло по его шее. Он замер. Она заговорила.
Палач и глашатай, всё это время стоявшие чуть позади обоих, бросили друг на друга ничего не понимающие взгляды и попытались услышать хотя бы слово среди шёпота эллари. Внезапно они услышали слабый стон его величества, как если бы его укололи иголкой. Он вздрогнул, руки его с хрустом сжались в кулаки, костяшки побелели.
– Прочь! – взревел король, схватившись за ухо, будто его по нему ударили, и оттолкнул колдунью. Она оступилась о выпавшее из костра полено, но устояла. – Довольно! – снова прокричал король, багровея то ли от ярости, то ли от стыда. – Ни слова!.. Ты! Ни слова больше! Чертовка! Ведьма! Проклинаю! Будь проклята и ты, и всё твоё племя, проклятая ты сука!
Он бросил на Бена пугающий своей решимостью мстительный и беспощадный взгляд.
– Сжечь ведьму! – прошипел король сквозь побелевшие узкие губы. – Сжечь белоглазую! А останки пусть гниют тут, пока их не развеет ветер! Запрещаю хоронить!
И с этими словами широким, как у воина, шагом бросился к карете, хлопнул дверью и быстро исчез.
Толпа взорвалась неистовыми воплями, закричали солдаты, пытаясь сдержать натиск напирающего люда. Досталось и сидящему в богатом резном кресле прелату. Кто-то бросил в его сторону разбитую луковицу и угодил прямо в лицо. Священник возопил, вытирая с щеки луковый сок, будто то была не луковица, а коровье дерьмо, очень грязно, не подобающе людям его профессии, выругался, позвал стражников и приказал вывести себя к замку как можно скорее.
– Выполни свою работу, палач, – спокойно сказала Бену Геза, глядя, как позорно, прячась под солдатскими щитами, убегает в безопасное для своей персоны место монсеньор, и голос её дрогнул. – Время. Я не буду сопротивляться.
Бен стоял, как виноватый, оглянулся на толпу людей с перекошенными рожами, которые глядели на него, рвались к нему, тянули руки…
– Они меня разорвут, – промямлил он и снова вспомнил о ключе, который, он как чувствовал, рано или поздно притянет к нему неудачу.
Видя его нерешительность, колдунья положила свою прозрачную руку ему на предплечье.
– Давай, – сказала она. – Не бойся, я тебя не виню. Я никого не виню. А ключ не продавай – он не твой. Отдай первому, кого увидишь.
Бен оторопело посмотрел на ведьму.
– Как?
Она развернулась и сама взошла на свой костёр. Палач последовал за ней, завёл её руки за столб и крепко перевязал верёвкой.
– Так не больно? – задал он абсолютно глупый вопрос. – Вы уж простите, что так, – извинился он, затянув последний узел.
– Иди.
Поднялся ветер. Несильный, но морозный, как зимой, неся с собой пронизывающую до костей стужу. Бен увидел, как Геза вдруг глубоко и отрывисто задышала, хватая ртом воздух.
– Поджигай скорее. Ну же! – её взгляд со злобой вперился в растерянное лицо палача. Он уже стоял внизу и сжимал в руке длинный горящий факел, который ему поднёс слуга, но медлил, не решаясь сунуть его поглубже внутрь костра.
– Давай!
Но он стоял, как будто его тело превратилось в ледяную глыбу.
– Ну же!
Впервые приговорённый к смерти не умолял его остановиться, а приказывал убить. Бен медлил, толпа уже почти прорвала оцепление, и её шум доносился до его сознания, как через глухую стенку. Огонь трещал, требуя жертву, и плевался.
Вдруг, как из молочного тумана, Бен увидел руку – худую, маленькую и грязную, которая ухватилась за рукоять факела и потянула его на себя. Это была рука ребёнка.
Мальчик. Молчаливый странный служка мясника, который приносил им в Туренсворд телятину из лавки. Огромные, словно неживые голубые дикие глаза смотрели на палача, как смотрело бы насекомое, лишённое разума, но живущее инстинктами.
– Золтан?
Рука палача разжалась сама собой.
Мальчишка взял тяжёлый факел и без малейшего колебания сунул его в костёр, так глубоко, что одна из сухих веток ткнула его замызганную щёку, оставив царапину.
Пламя жадно зализало хворост и щепки, проглотило ворох стружек, хватило о поленья и коряги.