того, у них было еще в обычае бить бочки во время празднеств, сопровождавшихся разными играми, плясками и пьянством. По убеждению духовенства, новгородцы однажды (в 1357 г.) поцеловали друг другу крест на том, «чтобы им играние бесовское не любити и бочек не бити». Но едва ли они долго сохраняли эту клятву относительно бесовского играния. По крайней мере об их соседях и младших братьях псковичах мы имеем позднейшее обличительное послание, которое восстает против необузданных игрищ. В особенности такими игрищами сопровождалось Рождество Ивана Предтечи, когда совершалось старое языческое празднество так наз. Ивана Купалы. Накануне этого весеннего праздника мужчины и женщины ходят по лугам, болотам и дубравам, отыскивая коренья и травы, которым приписывали волшебную силу. А в самую ночь перед праздником народ предавался не только шумному пению и пляскам под звуки бубн, сопелей и гудков, но и крайнему беспутству{88}.
Если в Новгороде и Пскове, не испытавших непосредственного влияния татарского ига, мы находим значительную грубость нравов и господство суеверий, то понятно, как сильны были эти черты в Средней и Юго-Восточной России и как должен был испортиться и огрубеть здесь народный характер, под гнетом постоянных разорений и частого непосредственного общения с варварами. Одним из ближайших следствий этого гнета и этого общения является удаление женщины из мужского общества, ее затворничество в тереме. Такой обычай был усвоен собственно высшими классами, а не простым бедным людом, где женщина служила рабочею силою и где молодые люди обоего пола продолжали сходиться на игрища, столь осуждаемые церковными пастырями. Не утрачивая вполне таких основных черт своего славянского характера, каковы добродушие и веселость, русский народ в это тяжелое время всякого гнета и насилия невольно усвоил себе некоторые внешние оттенки другого рода, каковы: скрытность, подозрительность и подчас раболепие. Последняя черта развилась в непосредственной связи с огрубением нравов, которое особенно наглядно выражалось в жестоком обращении высшего с низшим, старшего с младшим, сильного с слабым.
Вредное влияние татарского ига, наряду с огрубением нравов, неизбежно выразилось упадком образованности вообще и книжного просвещения в особенности. Мы видели а эпоху дотатарскую многие начатки школьного дела на Руси и относительно немалое развитие грамотности. Последняя не ограничивалась духовным классом, но проникала и в другие слои общества. Татарское иго нанесло сильный удар этим начаткам. Мы уже почти не встречаем церковно-городских публичных школ. Обучение грамоте сохраняет преимущественно частный характер; иногда, впрочем, количество мальчиков, учащихся у какого-либо церковнослужителя, было настолько велико, что получало вид школы. Существовали, по-видимому, еще школы и при некоторых монастырях и епископиях. Вообще книжное просвещение в эту эпоху получило почти исключительно церковный характер, т. е. сосредоточилось только в среде духовенства. Как мало распространена была теперь грамотность в светском классе, наглядно показывают примеры бояр и князей, из которых немногие владели искусством чтения и письма. Так из целого ряда великих князей Московских, знаменитых своею практическою, государственною деятельностию, сколько известно, ни один не отличался книжною начитанностию.
Упадок книжного образования ближе всего отразился и на том самом сословии, которое было тогда главным и почти единственным представителем этого образования, т. е. на духовенстве, и именно на священниках. Сословие это еще не успело вполне выделиться из народной среды и замкнуться в особую наследственную касту. Хотя по естественному порядку вещей сыновья священно- и церковнослужителей нередко наследовали занятие своих отцов; тем не менее в сан священника и дьякона мог быть поставлен всякий грамотный человек, излюбленный прихожанами и сколько-нибудь научившийся церковным книгам у так называемого «мастера». По этому поводу в конце XV века новгородский архиепископ Геннадий, хлопотавший о заведении училищ, в своем послании к митрополиту такими чертами изображал невежество ищущих иерейского сана. «Приведут ко мне мужика; я велю ему дать Апостол читать, а он и ступить не умеет; велю ему дать Псалтырь, а он по нем едва бредет. Я его отреку (откажу в поставлении); а они (прихожане) говорят: «земля, господине, такова, не можем добыть, кто был бы горазд грамоте», и бьют мне челом: «пожалуй, господине, вели учить». Я прикажу учить эктеньи, и он к слову пристать не может; ты говоришь ему то, а он иное говорит; велю учить азбуку, а он, поучився немного, просится прочью». Далее из слов Геннадия видно, что мастера, не научив как следует азбуке и чтению, прямо переходили к церковным службам. «Мужик невежа учит робят, да речь им испортит, сперва научит вечерне, а за то мастеру надобно принести кашу да гривну денег, за заутреню тоже или свыше того, а за часы особо, и эти поминки опрочь могорца, что рядил от него (т. е. кроме условленной платы); а от мастера отойдет и он ничего не умеет, только бредет по книге, а церковного постатия ничего не знает». Не забудем, что книгопечатание еще не было известно на Руси; книги были рукописные, следовательно, более трудные для чтения, и трудность эта увеличивалась распространенным тогда обычаем сокращенного или подтительного способа письма, на которое указывает и Геннадий в означенном послании.
Понятно, что священники по своей малограмотности не могли оказывать значительного просветительного влияния на свою паству и многие из них не отличались от нее обычаями и суевериями. Митрополит Киприан, перечисляя ложные или отреченные книги, указывает на сельские рукописные сборники, которые «невежи-попы и дьяконы» наполняли разными баснями и суеверными рассказами. О самих епископах русских того времени митрополит Исидор на соборе Флорентийском отзывался папе Евгению, что они «люди не книжные».
Однако и при столь печальном состоянии образованности все-таки на Руси сохранились некоторые средоточия духовного просвещения, и данная эпоха оставила нам довольно большое количество словесных произведений, как переводных, так и оригинальных. Словесность эта имеет, конечно, церковный характер, а во главе писателей стоят знаменитейшие иерархи и подвижники Русской церкви. Таковы: митрополиты Петр, Алексей, Киприан, Фотий, Иона, Самвлак Киевский; епископы Дионисий Суздальский и Стефан Пермский, игумен Кирилл Белозерский и некоторые другие. Дошедшие до нас их произведения имеют вообще характер поучений и наставительных посланий, написанных по тому или другому поводу. Содержанием этих поучений большею частию служат наставления и объяснения духовенству относительно уставов и обрядов церковных, опровержение разных заблуждений, а также нравственные советы князьям и боярам. Так от Петра митрополита сохранились два окружных послания к духовенству, в которых он убеждает строго соблюдать воздержание и трезвость во время поста, учить свою паству, чтобы не уклонялась от посещения божественной службы и причащения св. даров, наблюдать в церкви благочиние, совершать крещение через погружение, а не обливание; запрещает духовным лицам заниматься торговлею и ростовщичеством, и т. п. В